«ТАДЕК»: «25–30 апреля. Строим аэродром. Часовые задержали немца. Представляется немцем из Силезии. Убежал, мол, и желает присоединиться к партизанам. Обращаются с ним хорошо. Но когда требуют от него работы, отказывается, смотрит волком. Возникает твердое подозрение, что он шпион. С ним и поступают как со шпионом».
КОЗУБОВСКИЙ: «Этот немец находился в моем отряде (имени Котовского) более недели. Мне он заявил, что является социал-демократом и, хотя перешел к партизанам, по немцам стрелять не будет, так как это его нация. Все же я выдал ему винтовку и патроны и зачислил в отряд, поставив под наблюдение. Через несколько дней он пытался убежать с оружием и двумя лентами патронов, но часовые поймали его и привели ко мне. На допросе он признался мне, что немцы прислали его расследовать места расположения партизан в урочище Михерово. Собрав нужные сведения, он намеревался уйти обратно к немцам. После этого я расстрелял его».
Первого мая комбриг Каплун накормил партизан праздничным обедом — вареным воловьим мясом с бульбой. Хлеба в обрез. Для командиров и гостей нашлось немного самогона с березовым соком. На аэродроме не работали. Слушали по радио речь Сталина, полную надежды и веры в победу.
«ТАДЕК»: «Кабы не голод, чесотка и вши — все было бы хорошо!.. Строим аэродром. Сегодня часовые поймали летчика. Утверждает, что убежал от немцев и хочет в партизаны. Но девушки-партизанки, знающие его, разоблачили летчика как немецкого прихвостня, угнетавшего жителей. Надо быть бдительным..»
Не значила ли засылка бывшего летчика в бригаду, что немцы пронюхали о постройке тайного аэродрома в Михеровском лесу?
Если прежде Козубовский обращал мало внимания на самолеты с черными крестами и свастикой, днем и ночью летавшие над Михеровским лесом, то теперь он провожал каждый самолет «Люфтваффе» тревожным взглядом. Многие из этих самолетов были разведывательными самолетами — партизаны называли их «рамами», «стрекозами». Они искали лагеря партизан — тропинку в урочище, дымок костра, блеск стекла и металла.
Наверняка эти самолеты держали связь с подразделениями карателей, наведывавшихся почти ежедневно в лес.
Приказ комбрига гласил: не открывать первыми огня, не принимать боя. Козубовский, прячась в густом кустарнике, то и дело пропускал мимо группы разведчиков-эсэсовцев из дивизии «Викинг».
Фашистская разведка не случайно проявляла большую активность. Третьего мая карательный отряд из дивизии СС «Викинг» смог скрытно подойти к лагерю Каплуна и открыть по землянкам ураганный огонь из станковых и ручных пулеметов. Это было около трех часов дня, когда в землянках и на кухне с нетерпением ожидали кипевший в котлах обед из всегдашнего воловьего мяса. С утра, когда зарезали очередного вола, партизаны успели лишь разделить и выпить свежую воловью кровь.
Под вой и визг пуль партизаны похватали свое оружие и бежали в болото. Поляки бежали со всеми. Ночевать пришлось под кустами, на болотном островке. Крайне осторожно разожгли в ложбинах несколько охотничьих костров. День 4 мая провели на этом же островке, в самом сердце урочища.
«Викинги» устроили новый прочес леса. Партизаны отряда имени Котовского играли с эсэсовцами в жмурки вокруг посадочной площадки, расположенной всего в полутора километрах от села Ляховцы Брестской области. Всего двадцать пять километров отделяли это село от линии фронта. Партизан спасали болота, которых много в Михеровском лесу. В болотах котовцы часто прятались от «викингов» и карателей-венгров. К счастью, распустились уже листья — надежный партизанский камуфляж.
На исходе дня Каплун, получив рапорты от командиров разбросанных по лесу отрядов, сообщил Центру: положение сложное, бои не прекращаются, бригада маневрирует по лесу…
В свойственной ему иронической манере комбриг радировал:
«Мы немцам очень понравились: часто ходят к нам в гости, приезжают даже на танках. Добрались до штаба, рядом с посадочной площадкой. Вчера сожгли все землянки. Боеприпасы мы все съели — осталось полсотни минометных мин».
Ссылаясь на невозможную обстановку, Каплун несколько раз снова просил Центр разрешить ему уйти с бригадой из этого проклятого и опасного Михеровского леса. Немцы начали обносить урочище колючей проволокой. Центр неизменно отвечал: «Сначала отправьте польских представителей на Большую землю».
Командирам отрядов — Козубовскому, Васинскому, Стовбе, капитану Сазонову, Дежурко, Францкевичу — комбриг сказал:
— Мы с вами воюем тут третий год, с самого сорок первого, а может, и не было у нас важней задания, чем переброска польских товарищей через линию фронта. Это приказ Москвы, государственной важности задание! Выполнить его для нас дело чести.
Козубовский знал от комбрига, что отправка польской четверки на Большую землю — важнейшее правительственное задание. Приказ комбрига гласил: «Беречь польских товарищей как зеницу ока!»
В лес продолжали наведываться немцы и венгры. Над лесом, стрекоча, кружили «рамы». Партизаны уже давно не жгли костров, питались всухомятку. Только штабной повар разжигал бездымные костры, чтобы сварить горячий картофельный суп для раненых и больных, как только улетали «рамы» и в лесу воцарялось короткое затишье. Польских представителей тоже угощали горячим супом, пока не кончились воловье мясо и картошка на лесных складах Каплуна. Тогда перешли на сухари. Все понимали, что груз с Большой земли принять нельзя — это демаскирует каплуновцев и сорвет операцию «Воздушный мост».
Илья-пророк сердится
Прифронтовой аэродром жил своей напряженной малознакомой нам жизнью. На КП полка зуммерили полевые телефоны в кожаных футлярах. Порой над командным пунктом взвивалась зеленая ракета — сигнал тревоги. На огромной высоте — шесть тысяч метров — пролетали на восток плотные группы «юнкерсов» и «хейнкелей». Мы постоянно ждали бомбежки, но «бомберы» ни разу не напали на аэродром. И слава богу — у него не было никакой противовоздушной обороны.
Все на этом аэродроме пропахло касторкой, хотя лазарет находился в ближайшем украинском селе с побеленными мазанками. Дело было не в желудочных заболеваниях, а в том, что авиаторы мазали касторовым маслом сапоги, чтобы не промокали. Особенно пахло слабительным в столовой летчиков, куда прикрепили и нас. В этой столовой было до того чистенько и уютно и так аппетитно пахло в ней украинским борщом, перебивая даже запах касторки, что радист «Вова» из зависти к летчикам пропел, поглядывая на хорошенькую официантку:
— Чаму ж я не сокол, чаму ж не лятаю… Чаму ж пятую норму не получаю!..
Никто из нас не предполагал, что мы так долго застрянем на аэродроме. Шеф-повар и тот, кажется, уже стал коситься на нас: зажились, мол. Почти никто на аэродроме не знал, кто мы и куда летим.
— Мы не можем рисковать секретностью операции, — объяснил нам подполковник Орлов-Леонтьев. Летчики, техники, механики, авиаспециалисты — все поглядывали на нас с нескрываемым любопытством, однако нескромных вопросов не задавали.
Несколько раз высоко-высоко появлялась старая знакомая «стрекоза», войсковой разведчик «Хе-46», и каждый раз у нас замирало сердце: неужели пронюхали про наше задание! Или — случайный гость, обычная авиаразведка и аэрофотосъемка?..
Каплун приказал своей разведке пустить по подлесным деревням слух, что потрепанная партизанская бригада, разбившись на мелкие группы, просочилась сквозь немецкие заслоны и ушла из Михеровского леса на запад, что лишь отдельные подразделения не смогли вырваться из леса… Чтобы подкрепить этот слух, Каплун запретил партизанам появляться в подлесных деревнях, прекратил все боевые операции в районе леса, поддерживал связь лишь с самыми надежными связными в населенных пунктах, рассредоточил отряды — в бригаде их было шесть.
Козубовский подготовил в укромных местечках сухой смолистый хворост для четырех костров, которые предстояло выложить по краям поляны, подобрал пункты для пулеметных гнезд со стороны села Ляховцы и местечка Малориты, Всю посадочную площадку предстояло оградить заслонами.