— Что?! — воскликнул Ставцев. — Что вы говорите! В военном деле я кое-что понимаю. Я строевой офицер! Они стиснуты со всех сторон, я проехал сквозь всю Россию… Развал, падение. Мы этим летом войдем в Москву!
— На белом коне, под малиновый трезвон всех колоколов! Патетическая соната! Для речи на офицерском собрании!
Ставцев не унимался. Он встал с кресла, пришел в возбуждение.
— В Москве голод… Страшный голод! Им нечем кормить войска. Красная Армия — это сброд анархистов. Они как пауки в банке грызутся. Одно летнее наступление — и им конец! Я ни во что не верю! Я верю в армейскую дисциплину. Здесь она есть, там нет. Я был в Москве. Прожил там месяц…
— Я тоже был в Москве и в Петрограде…
— Вы? — удивился Ставцев.
— Мне интересно было увидеть все своими глазами… И все-таки я утверждаю: мы проиграли! Ленин выиграл эту войну одним росчерком пера: в крестьянской стране он отдал крестьянам землю. Отдал безвозмездно, без выкупа, без кабальных условий. Отдал — и все тут! А крестьянин в это время оказался о винтовкою в руках. Так с какими же силами, с какими лозунгами прикажете отобрать обратно землю у крестьянина? Нужна армия в полтора десятка миллионов штыков! И еще не наверное с такой армией можно отнять землю у крестьянина. Где эта армия?
Ставцев налил себе виски и залпом выпил рюмку.
— Мы еще поспорим, поспорим с вами! Кольберг прикрыл устало глаза.
— Нет, я спорить не стану. Для меня это бесспорно, и по роду своей деятельности я должен заглядывать вперед, а не топтаться на месте. У меня, Николай Николаевич, свой личный расчет. Мы ослабим сколь можно большевичков, пустим им обильно крови, чтобы подольше им зализывать раны, чтобы успеть нам собраться с силами… К реваншу на новых условиях, на новых основах. Для этого я здесь, а не в Париже или еще в каком-либо благословенном европейском городе! Вот почему меня заинтриговала ваша история с неким романтическим оттенком…
— Что же в этой истории романтического?
— Большевики знают, что они выиграли, твердо знают! И если раньше их контрразведка только оборонялась, то теперь она переходит в наступление. Я первый это почувствовал, первый угадал и нашел признаки этого наступления… Они… Они, Николай Николаевич, — это я говорю только для вас, для моего друга, для близкого друга, — засылают к нам агентуру с прицелом на десятилетия вперед. Ох как дорог мне, лично мне, каждый такой агент!
— Охота захватывающая! Однако расстрел нескольких лазутчиков не может повлиять на исход войны.
— Расстрел? — удивленно переспросил Кольберг. — Помилуйте! Я всячески готов оберегать таких людей. Таких агентов сейчас не расстреливают — их берегут! Берегут, конечно, умные люди… Адмирал, если бы узнал о таком агенте, расстрелял бы!
— Наверное, у него были бы для этого основания?
— Только глупость и самонадеянность! Ни у меня, ни у вас нет вкладов в заграничных банках, нет и фамильных бриллиантов. Год — два мы еще здесь протянем. А дальше? Кто нас будет кормить в Европе?
— Если заранее думать о поражении… Если с таким настроением воевать, поражение неизбежно!
— Я знаю, поверьте мне, я знаю, и это моя профессия — знать, с каким настроением живет белое офицерство. Прогулка в Москву, перевешать большевиков, вернуть обратно поместья и особняки. Не будет этого, Николай Николаевич! Не будет! Вы, русские, позорно затянули игру в самодержавие, это чудовище само себя пожрало! Европа! Вот место нашего спасения. На какие средства мы с вами будем там жить? В Европе и корочку хлеба не выпросишь! Вот для чего я собираю товар, свой товар, особенный товар. Большевистская агентура в рядах белой эмиграции! Я буду диктовать цены на этот товар. Вот почему, Николай Николаевич, я так тщательно копаюсь в вашей романтической истории с побегом. Кого они к нам забросили? Вот что я должен узнать, прочитать между строк. Вот вы, Николай Николаевич, почему вы пробирались в этот город? С такими нечеловеческими трудностями…
— Здесь адмирал, я ему лично известен, я для него вербовал офицеров, и небезуспешно. Здесь вы…
— А почему пробивался сюда Курбатов? Что его сюда влекло?
— Курбатов — агент большевиков? Густав Оскарович, это смешно!
— Я разве сказал, что Курбатов агент ВЧК? Нет, я только анализирую. Может быть, Протасов, может быть, Нагорцев…
— Нагорцев? Вы с ума сошли! Каратель, корниловец! У него руки по плечи в большевистской крови.
— Значит, Нагорцева исключаете?
— Исключаю! Его без суда могут убить, стоит лишь встретиться ему с теми, кому он лично известен!
— Долой Нагорцева! Остаются Тункин, Протасов, Курбатов… Как видите, я вас исключаю из этого списка.
— Нет уж, пожалуйста, не исключайте! Все мы должны пройти это чистилище на равных.
— Хорошо! — согласился Кольберг. — Пополним список. Курбатов, Ставцев, Протасов и Тункин… Тункина я исключаю. Заранее и не расследуя. Он алкоголик, почти на грани гибели… Он не нужен, никому не нужен. Значит, Курбатов, Протасов, Ставцев.
— Протасов! — ухватился Ставцев. — Он взят всего лишь на связи…
— Что вы можете о нем рассказать, Николай Николаевич?
— Я в некотором роде лицо подозреваемое…
— Только по вашему настоянию. Мы тут же мысленно зачеркнем вашу фамилию жирной чертой. Я ваш друг, годами испытана наша дружба. Вы могли бы шутя, за рюмкой виски рассказать, что вас перевербовали чекисты, и из этого ничего не последовало бы! Мы включились бы через вас с ними в игру и еще как поиграли бы!
Ставцев выпил залпом еще рюмку виски. Закусил лососиной.
— С вами трудно, Густав Оскарович! Этак можно и умереть от разрыва сердца…
— Не стоит, Николай Николаевич! Из-за таких-то пустяков — и умирать! Курбатов или Протасов! Вот в чем вопрос!
— Ничего я не знаю о Протасове, ничего не могу о нем сказать! Протасов, и все!
— Нет, не все! Протасовы владели имениями в Воронежской, Калужской и Рязанской губерниях. Он наследник земельных владений в несколько тысяч десятин… Земельный магнат!
— Знаю я еще более крупного магната. И вы его знаете! Дервиз! Отдал все имущество большевикам, выпросил у Ленина место преподавателя математики в учительском институте.
— Дервиз — немец, Протасов — русский. Немцы более реально смотрят на вещи. С Протасовым потом. Мне надо будет связаться с начальником контрразведки у Деникина. Остается Курбатов… Зачем ему понадобилось ехать в наш город?
— Это я его об этом просил.
— Просили? Давайте разбираться! Итак, вы выскочили из автомобиля. Прошли проходным двором… Дальше? Когда вы его просили ехать с вами?
— Там я не просил. Я приказал ему идти со мной. Я старше по званию. Я уже не помню, как возник разговор.
— Не торопитесь, не торопитесь, Николай Николаевич! Будем разбираться в каждой мелочи.
— Нагорцев сразу заявил, что ему на юг. И ушел. Я приказал Курбатову, именно приказал, следовать за мной. Потом спросил, куда ему. Он ответил: в Петроград. Можно ли ему было ехать в Петроград? Его перехватили бы на дороге или на улице. Я спросил его, имеет ли он явочные квартиры, он ответил, что надежных явок нет. Я повел его в Хохловский переулок. Шли ночью, таились, шли проходными дворами.
Кольберг задумался.
— Ну, а если бы вы его не позвали, он куда делся бы?
— Не знаю… Наверное, тут же вышел бы из Москвы.
— Без денег?
— А что было делать? Идти под пулю?
Кольберг вздохнул.
— Очень мне мешает ваше утверждение, что вы пригласили его с собой.