Артемьев постучался. Дверь открыла «сама». Счета по-домашнему, в капоте, в ухе серебряная серьга полумесяцем.
Она подозрительно оглядела Артемьева и спросила:
— Где же сапоги?
За ее спиной на табуретке у кухонного стола сидел рыжебородый, заросший по глаза мужик. Он играл длинным кухонным ножом, каким в мясных лавках разделывают туши.
— Крой готов! — ответил Артемьев. — Подметки не из чего делать!
Теперь он должен был назвать имя человека, который его вводил в притоп.
— Кувшинов сулил принести…
Хозяйка отступила и как-то очень подозрительно посмотрела на Артемьева. Одет был он очень разношерстно. Извозчичья поддевка, на ногах хромовые, офицерского покроя сапоги, на голове солдатская зимняя шапка.
Рекомендатель был надежный, и все-таки Артемьев поторопился сунуть хозяйке деньги. Тут платили по-разному, в зависимости от нужды. Кому нужно посидеть и вечер скоротать со своей закуской и со своей выпивкой — одна цепа, кому нужно было выпить, платил еще и за выпивку. За чай платили все, чай подавался с сахарином и — уже совсем за особые деньги — с сахаром. Артемьев дал деньги только за возможность посидеть в тепле. Хозяйка указала ему глазами на дверь.
Войти сложно, но еще труднее выйти, если не по праву придешься здешним посетителям. Об этом Артемьева предупреждали. Нашлись бы здесь мастера и «перо» в бок вставить, и бесшумно задушить.
Кабак размещался в двух комнатах. Все как в настоящем заведении. Столики, скатерти на стоянках, стулья. Под потолком сизый дым.
Сдвинув столики, в первой комнате гуляло фартовое ворье. Пили, закусывали разварной картошкой.
В другой комнате народу меньше. В одиночестве за столиком сидел Тункин, в другом углу — еще двое с военной выправкой.
Артемьев вынул из кармана штоф со спиртом и луковицу. Налил полстакана и разбавил водой из графина. Наливал он шумно, спирт булькал, выливаясь из узкого горлышка.
Не оглядываясь, он услышал движение Тункина.
Артемьев достал осьмушку черного хлеба, понюхал его с корки и отломил кусок.
Тункин широким шестом выложил перед ним две воблы.
— Угощайся! Хлеб — не закуска!
Артемьев скосил глаза на воблу и, вздохнув, мечтательно проговорил:
— Богатство… Откуда?
Тункин презрительно покачал головой:
— На рынке за одну штуковину выменял! — Указывая глазами на штоф, спросил: — Спирт?
— Спирт! — спокойно ответил Артемьев.
Тункин потянул в себя воздух.
— Ставь стакан! — предложил Артемьев и взял воблу. Тункин схватил свой стакан, подставил его к штофу, торопливо, скороговорной проговорил:
— У меня еще кое-что найдется… С закуской не пропадем!
Артемьев налил полстакана и потянулся к графину с водой, по Тункин прикрыл ладонью стакан, с осуждением и даже с упреком взглянул на Артемьева:
— Зачем же добро портить?
Артемьев побил воблу об угол стола.
— Добрый у нас союз, — сказал он, — как у русского с французом. У одного есть что пожрать, у другого — выпить…
Тункин поморщился:
— Я не люблю грубых слов.
— Время грубое! — ответил Артемьев.
Выпили. Артемьев очистил воблу, пососал спинку, налил еще по полстакана. Себе разбавил. Тункин не разбавлял.
Выпили. Артемьев перегнулся через стол и шепотом сказал:
— А теперь рассказывай!
Тункин недоуменно уставился на Артемьева.
— Что можешь, что умеешь? Объясни! — продолжал Артемьев.
— Откуда спирт? — спросил в ответ Тункин.
Артемьев небрежно махнул рукой;
— Экспроприация!
Тункин хмыкнул и подставил стакан. Артемьев отодвинул штоф.
— Выпить не секрет! — твердо сказал он. — Выпьешь! Как дальше наш союз крепить? А? Что можешь, что умеешь?
— Все умею! — откликнулся на этот раз Тункин.
— Это хорошо! — одобрил Артемьев. — Я люблю, когда все умеют… Какая такая у тебя профессия?
Тункин тоже перешел на шепот:
— Стрелять умею… в копенку попаду!
— В коленку? — переспросил Артемьев. — Невелика цель!
— Крупнее цель — легче!
— А по крупной цели какая будет цена? — спросил едва слышно Артемьев.
Тункин вздохнул и опять покосился на штоф. Артемьев плеснул четверть стакана. Тункин выпил. Понюхал хвост от воблы, закусывать не стал.
— Бумажками не возьму! — сказал он тихо.
— Найдем желтопузиков.
Тункин кивнул головой. Артемьев сунул штоф в карман и мигнул Тункину на выход.
Вышли, остановились в подворотне. Артемьев тихо сказал:
— Сколько тебе посулили?
Тункин попятился, о Артемьев притянул его к себе за лацканы пальто.
— Чего? Чего это? О чем? — растерянно бормотал Тункин, пытаясь вырваться, но Артемьев крепко его держал, даже слегка встряхнул.
— Обмишулят тебя твои то, — продолжал Артемьев. — Всунут ассигнациями, где у них золоту бить!
— Чека? — по-щенячьи взвизгнул Тункин.
— Тише! Такие слона на ночь нельзя кричать!
— Ты не из Чека? — спросил он с надеждой.
— Мне про тебя говорили, что человек ты отчаянный и никак тебе здесь нельзя больше держаться! — напирал Артемьев. — Плачу золотом. Сколько?
— Дают тысячу.
Артемьев отпустил лацканы пальто и присвистнул:
— Только-то! Там тебе предназначалось больше! Кто перехватил? А? Этот…
— Шевров? — переспросил Тункин. — Шевров! Я так и думал… Сколько для меня у них?
— Две тысячи отхватил от твоего куса!
— А ты что дашь?
— Завтра… Встретимся здесь! Как стемнеет… В семь часов!
Тункин указал рукой на карман Артемьева.
— Давай штоф!
Артемьев сунул в руки Тункину штоф с остатками спирта.
— Теперь в разные стороны! — И вытолкнул Тункина из подворотни в переулок.
По ночной Москве сквозь метель рысью мчался лихач. Брызгала снежная пыль.
Снегопад вдруг кончился. Сразу посветлело, вынырнула на мгновение луна. Под полозьями визжал снег, заметно крепчал мороз.
Миновали Сокольнический парк, дорога пошла в гору.
— Дальше нельзя! Спугнем!
Артемьев подошел к дому. Затаил дыхание и приник ухом к углу окопного наличника. Не всякое слово разобрать можно, но все-таки услышал. Чей-то бас пробубнил:
— Хвостов за собой не привел?
Потом бормотанье, и вдруг вскрик, на этот раз голос Тункина:
— Обмануть меня хотите? Не выйдет! Мне все сказано! Надоели вы мне со своим Курбатовым! Где он? Я его спрошу!
Скрипнул пол, звук как будто бы от удара, что-то тяжело рухнуло на пол, и опять возглас Тункина:
— Прочь, купчишка! Пристрелю как собаку! Пристрелю тебя, лакейская душонка! Мне теперь до вас нужды нет! У меня есть люди! Клади деньги и убирайся! Я сам теперь все могу!
Раздался вновь короткий удар, металлический стук по полу, короткая борьба. Видимо, тот, с кем боролся Тункин, выбил у него из рук пистолет.
Артемьев в один прыжок подскочил к крыльцу и постучал. Три коротких удара, пауза, два с растяжкой. В доме затихли. Долгая стояла тишина. Артемьев не знал, может ли он еще раз постучать или повторным стуком нарушит условленный знак.
В сенях послышались осторожные шаги. «В валенки обут», — отметил для себя Артемьев. Шаги осторожные, по половицы шаткие. Звякнуло ведро. Конспираторы!
Бесшумно снят внутренний запор, дверь приоткрылась. Артемьев скользнул в сени.
В грудь ему уперся ствол нагана. Из темноты раздался голос Тункина:
— Это он!
— Тункин сказал правду! — ответил Артемьев. — Это я! Зачем, однако, шуметь? И убери наган, когда его вынимаешь — надо стрелять!
Басок ответил:
— И выстрелю!
— Сейчас не выстрелишь, а потому убери!
— Это почему же не выстрелю?