Условия договора были точными, без неясностей, и свидетельствовали о том, что идеальных браков не бывает. Этих условий оказалось бесконечное множество. Учитывалась каждая мелочь, ни одна деталь не считалась настолько личной, чтобы ее нельзя было включить в контракт. Если Гест заведет ребенка на стороне, такой ребенок не унаследует ничего, а Элис при желании сможет немедленно разорвать брачное соглашение и получить половину нынешнего состояния Геста. Если же Элис будет уличена в неверности, Гест имеет право не только выгнать ее из дома, но и оспорить отцовство всех детей, рожденных после измены, а финансовая ответственность за этих детей будет возложена на отца Элис.
Пункт за пунктом. Были условия, по которым супругам дозволялось разорвать договор по взаимному согласию; шли описания проступков, делающих договор недействительным. И каждый пункт надо было прочитать и поставить под ним две подписи. Часто процесс занимал несколько часов. Но Геста это не устраивало. Он читал все быстрее и быстрее, явно горя желанием поскорее разделаться с этой частью церемонии. Элис втянулась в игру и читала с той же скоростью, что и он. Поначалу некоторые из гостей оскорбились, но потом, разглядев румянец Элис и лукавую улыбку, то и дело скользившую по лицу Геста, тоже заулыбались.
За рекордно короткое время Гест и Элис добрались до конца стола. Элис задыхалась, проговаривая последнее условие своей семьи. И наконец дошла до заключительного, стандартного:
— Я буду хранить себя, свое тело и привязанности, сердце и верность только для тебя.
Гест повторил эти слова, и они показались ей лишними — после всего, что уже было обещано друг другу. Они поставили подписи. Вернули письма сопровождающим. И, наконец избавившись от утомительных формальностей, взялись за руки и шагнули туда, где стол их больше не разделял. Они повернулись к родителям. У Геста руки были теплыми, у Элис — холодными. Он бережно сжимал ее пальцы, как будто боялся повредить, если сожмет покрепче. Она принадлежала ему, ее благополучие было в его руках.
Их благословили — сначала матери, потом отцы. Мать Геста говорила куда дольше, чем мать Элис, призывая Са дать им процветание, счастливый дом, здоровье и долгую жизнь, здоровых почтительных детей — список все рос и рос. Элис чувствовала, что ее улыбка застывает.
Наконец благословения кончились, и жених с невестой повернулись друг к другу. Поцелуй. Это будет ее первый поцелуй, и она вдруг поняла, что Гест откладывал его до этого момента. Она сделала глубокий вдох и подняла к нему лицо. Он посмотрел на нее сверху вниз. Его зеленые глаза были непроницаемы. Элис почувствовала его дыхание, когда их губы соприкоснулись. Гест поцеловал ее — легчайшим прикосновением. Как будто колибри махнула крылышком возле губ.
Дрожь пробежала по телу Элис, и она задержала дыхание, когда жених отступил от нее. Ее сердце громко стучало.
«Он дразнит меня», — подумала она и не смогла не улыбнуться.
Гест отводил глаза, но по его лицу скользнула лукавая улыбка. Жестокий человек. Он заставил ее признаться самой себе. В том, что она желает того же, чего и он.
«Скорее бы ночь», — подумала она и искоса взглянула на красивое лицо своего мужа.
— Понятно. Расскажи о ней, — сказал Лефтрин, когда молчание слишком затянулось.
Сварг вздохнул, посмотрел на него и улыбнулся. Лицо его преобразилось. Тяжесть лет словно исчезла, а голубой блеск в глазах казался почти мягким.
— Ее зовут Беллин. Она… ну, я ей нравлюсь. Она играет на свирели. Мы встретились пару лет назад в одной таверне в Трехоге. Ты знаешь это место — «У Ионы».
— Знаю. Там торгует речной народ.
Лефтрин склонил голову набок и посмотрел на своего рулевого, с трудом удержавшись от вертевшегося на языке вопроса. Женщины, которых он встречал в таверне Джоны, были по большей части шлюхами. Некоторые выглядели вполне ничего, но, преуспевая в своем деле, не собирались расставаться с ним ради одного мужчины. Может, на Сварга нашло затмение, его охмурили? Лефтрин чуть было не спросил, уж не отдал ли Сварг ей деньги — «отложить на дом». Он не раз видел, как доверчивые матросы попадались на этот трюк.