Конечно, я сейчас здорово упрощаю весь ход моих мыслей: делаю все ясным и четким. Тогда ничего этого, понятно, не было и не могло быть. Но вот то, что я крошечная лужица в песке на берегу океана, это я чувствовал почти физически. Вот огромная, тяжело дышащая, медленно катящаяся живая безграничность, а вот я — ямка, следок на мокром песке, глоток холодной соленой воды. Но сколько ты его ни вычерпывай, а не вычерпаешь, ведь океан тоже здесь.
Я стоял против Клары и не знал, что сказать, молча смотрел на нее. А она вдруг улыбнулась, дотронулась до моей руки и очень певуче, медленно произнесла:
— А что, если я влюблюсь в вас, хранитель? — хохотнула и убежала.
«Да, — подумал я, — не надо было мне приезжать сюда с раскопок, ведь чувствую, чувствую, что этот день так не кончится, что-то еще обязательно произойдет».
…Так оно и вышло.
Прибежала вдруг старуха— казашка.
— Иди, иди, пожалуйста, вниз, — сказал она, — иди канцеляр.
— Да в чем дело, — спросил я, — что такое?
— Иди, пожалуйста, скорей, — повторила сторожиха.
Я пошел. Дверь канцелярии была заперта, пришлось стучаться. Отперла массовичка. В комнате были люди: Клара, кассир — молодой, крепкий казах в своей постоянной кожаной куртке и крагах, контролерша, крошечная старуха-татарка, еще кто-то из обслуги музея.
Все они столпились вокруг большого епископского кресла. На кресле сидела девочка. Была она худенькая, русенькая, с тощими острыми косичками, в старом, линялом, стираном-перестираном розовом платье. Она сидела и теребила платочек. Все молчали. В комнате царила тяжелая, отвратительная тишина. Я взглянул на Клару.
— В чем дело? — спросил я. Никто не ответил.
— Вот эта девочка, — вдруг громко сказала массовичка, — выдает себя за племянницу товарища Сталина.
Этого я, конечно, никак не ожидал.
— То есть как? — спросил я ошалело и посмотрел на девочку.
Она не шелохнулась, только крепче стиснула узелок.
— Прошла без билета, — объяснила мне массовичка. — И когда контролерша ее остановила, она сказала, что она племянница товарища Сталина и он разрешил ей ходить во все музеи и театры бесплатно.
Только этой идиотской петрушки мне и не хватало», — подумал я и наклонился над племянницей Сталина.
— А у вас есть какой-нибудь документ, девочка?
Она не ответила, только платочек в ее руке хрустнул — в нем была какая-то твердая бумажка (судя по размеру, чуть мелочишки — десятка, на неделю, может быть, хватит).
— А когда ее спросили документы, — вдруг прогремела массовичка, — она ответила: «Мы наши документы не всем показываем».
Я даже рассмеялся, настолько это было хорошо. Молодец девчонка! Нашла правильные позывные.
В кабинете наступило молчание. Я стоял и думал, что же мне делать, потом снова наклонился над девочкой.
— Вы сами-то не алмаатинка? — спросил я.
Она молчала.
— Учитесь где-нибудь? Приехали к кому-нибудь? Ищите работу? — осторожно спрашивал я.
— Да что вы… — начала Зоя Михайловна, но Клара вдруг повернулась и так взглянула на нее, что она не договорила.
— У одних служила, — ответила девочка, — но они мне ничего не давали, не одевали, я ушла.
И только она сказала это, как лицо у нее стало сразу мокрым от слез.
— Ну, ладно, ладно, — сказал я сурово. Подошел к столу, налил ей полный стакан воды и сунул под нос. — Пей!
Она покачала головой.
— Пей, пей! — повторил я и вдруг увидел, как затряслись ее тоненькие, перевязанные красными тряпочками косички, как заходили ее острые лопаточки. — Пей и иди, — сказал я. — Вон сколько людей собрала!
И тут она вдруг заревела во все горло. Кто-то громко вздохнул. Я встал и отворил ей дверь.
— Иди!
— То есть как? — громко заговорила массовичка. — Как?… Послали уже за милиционером. Товарищи, что же вы молчите? Что же такое делается? Девочка, а ну-ка, ну-ка…
— Да замолчите вы, — сказал я тихо. — Клара Фазулаевна…
Но их обеих уже не было. В окно я видел, как Клара вывела девочку на крыльцо, раскрыла свою сумочку из серебряных колец, сунула девочке что-то в руку. Девочка взяла, взглянула на нее каким-то быстрым, зверушечьим взглядом и вдруг скатилась со ступенек. Я отошел от окна.
— Хорошо, — сказала массовичка. — Вот сейчас придет милиционер, что мы ему будем говорить? Вот что вы ему скажете?
— Ничего, как придет, так и уйдет.
— Так все просто? — спросила она меня иронически.
— А как же, — ответил я. — Простое простого.
— А она?
— Ну что же она? Больной ребенок, и все.