– Садитесь. – Я качнула головой, застывая у клавесина и скрестила руки на груди.
– Да нет, спасибо, я постаю. – Граф тоже посуровел, останавливаясь перед креслом. – Вера, я не понимаю. У тебя лицо, будто умер кто-то.
«Почти», – чуть не ляпнула я.
– Не хотите Сергей Александрович ничего мне поведать о вашей супруге? – Скривившись, не стала ходить вокруг да около, я.
Граф тяжело вздохнул, отвёл взгляд. Неспешно оправил свой сюртук, коснулся цепочки часов. Меня это промедление начало не на шутку раздражать.
– Что вы хотите услышать про мою супругу? – В конце концов, спросил Голицын. Я чуть не задохнулась от возмущения и тут уж стало не до этикета.
– Что-о-о?! – Вспылила я. Очень хотелось графа чем-нибудь долбануть. Под руку мне попалась чернильница, стоявшая на клавесине. Тяжёлая и красивая, она по дуге полетела в Сергея. Тот увернулся, в ужасе глядя на то, как хрусталь разбивается о стену над камином, немедленно окрашиваясь некрасивой кляксой. – Ни «извините, Вера», ни «откуда вы узнали»?! – Продолжала бушевать я, шаря по гладкой поверхности дерева в поисках, чего бы ещё запустить в этого засранца. – У вас есть хоть толика совести?!
– Вера! Вера! – Голицын подлетел ко мне, хватая за запястья. По всей видимости, переживая за сохранность своей головы и вещей в доме. – Если ты перестанешь силиться меня покалечить, я тебе всё объясню! – Я дёрнулась в попытке освободить руки. Не тут-то было. – Конечно, мне нет прощения. Я готов молить тебя о нём на коленях, но сделает ли это мой поступок лучше?
Я застыла, глядя в темно-зелёные глаза. Ужасно красивые и предательски понимающие. Прямо вот обидно, что граф такой разумный. Я выдохнула сдаваясь. Отвела взгляд, стараясь не растерять всю свою решительность.
– Больше не будешь крушить дом? – Поинтересовался Голицын.
– Подумаю. – Буркнула я, но руки мои были всё же освобождены. Теперь Сергей взял мои ладони в свои и мягко поцеловал сначала одну, потом вторую руку.
– Дай мне попытку оправдаться. – Тихо попросил мужчина. – А там уже решай, что делать дальше.
Я капитулировала. Позволила Голицыну усадить себя в кресло, позвать Аглаю, чтобы принесла чая. Пока экономка несла угощение, граф ушёл на второй этаж. Когда он вернулся, у него в руках было какое-то письмо и длинная трубка. Он встал у камина, раскуривая свой длинный чубук, поглядывал на пятно и молча качал головой.
Когда мы снова остались одни, граф начал свой рассказ.
– Я действительно несколько лет назад впервые связал себя узами брака. Если быть до конца откровенным, то идея женитьбы пришла в голову не мне, а Его Величеству Павлу. Ему, видите ли, казалось, что я дурно влияю на его сына и меня надо как-то приструнить. – Сергей со вздохом постучал трубкой о край камина, затянулся и выпустил сизый дым. – Не буду кривить душой, моя избранница мне понравилась. Тогда мне почему-то, казалось, что взять в жёны любимицу всей столицы – хорошая идея, но ты не представляешь, как я ошибался. – Взгляд Голицына был направлен куда-то вдаль, будто он воскрешал в памяти воспоминания. – У нас с Авдотьей как-то с порога не заладилось. Сначала она наотрез отказалась ехать со мной в Москву, заявив, что здесь у неё жизнь, а там она не собирается сидеть в поместье и вышивать. Потом начались скандалы и здесь. Она раз за разом подрывала моё доверие, всеми силами пыталась показать, что наш союз – не её воля и как сильно ей не хочется быть рядом со мной.
Я слушала внимательно не перебивая. В голове моей легко вырисовывался образ эдакой легковесной кокетки, которая предпочитала тихому, семейному ужину разъезды по приёмам и балам. Интересно, сколько ей лет?
– В конце концов, случилось так, что мы с почившим Павлом Петровичем не нашли согласия. Мы с супругой были вынуждены отправиться в путешествие по Европе, подальше от императорского гнева. - Голицын вновь поморщился. – Но стало только хуже. Оказалось, что без возможности сбежать от меня на очередной приём или чаепитие, Авдотья совершенно невыносима. В год, когда на престол взошёл Александр, я вернулся в Россию, а моя законная супруга осталась в Дрездене, откуда написала мне откровенное послание о том, что брак наш был вынужденной мерой и жить со мной она больше не намерена. Меня такое положение дел более чем устраивает. Терпеть эту женщину в своём доме я больше не желаю.
Граф, наконец, отложил свою вонючую трубку и протянул мне сложенное конвертом письмо. Прямые строчки в нём были написаны изящным почерком, по-французски. Мне достаточно было вскользь прочесть написанное, чтобы понять, что Голицын не врёт.