Оно было горячим. Бог свидетель, оно было раскаленным! И сквозь полурасплавленный металл отдавалось биение ее сердца, словно это его, обнаженного, он касался кончиками пальцев. Сердце девушки билось повсюду: в его пальцах, в его крови, в его собственном сердце. Звук его биения напоминал звук бьющегося о скалы прибоя. Постепенно на грани видения собралась серебристая дымка, клубясь и закручиваясь водоворотом. Он посмотрел вверх, на небеса, полные звезд, и там тоже было движение, словно созвездия все быстрее вращались над головой. Мало-помалу темные небеса превратились в воронку пульсирующего белого света...
Он стоял посреди кольца мейнхирион, держа в объятиях свою любимую, а вокруг кружились в бешеном танце воины — странные воины, совершенно обнаженные, в голубой воинственной раскраске, с длинными волосами, пряди которых на концах были забраны в острые наконечники. Они потрясали бронзовыми мечами и что-то выкрикивали, им вторили проповедники в белых одеяниях, беснующиеся с пеной на губах. Звук, похожий на рев фанфар, ворвался в уши, дикие вопли усилились. Кто-то кричал от ярости, кто-то выл от боли. Глаза шипало от дыма, небо над головой истекало кровью и горело огнем, и ему было страшно, страшно, страшно умереть. Он не мог вынести самой мысли о том, что покинет ее, даже сознавая всем сердцем, всей душой, что и за порогом смерти она будет принадлежать ему, она будет его ждать, ждать его годы, десятилетия, века. Его любимая...
Небо над головой горело, звезды бешено кружились и падали — ливень огня, дождь белых искр. Свет струился сквозь него, пока и сам он не превратился в свет и она не стала светом тоже. Свет сиял, сиял, сиял... и вдруг исчез, и оказалось, что он просто-напросто смотрит в глаза Арианны.
Теперь она вела бешеную пляску их страсти, то поднимаясь на коленях и едва касаясь его, то неистово опускаясь и принимая в себя всю длину его, то распластываясь по нему, то раскачиваясь, то с силой сжимая бедрами его бедра. Он по-прежнему хотел, чтобы это длилось вечно, но уже внутри зародилась первая дрожь — знак близкой разрядки, и он понял, что не сумеет отдалить ее. Он был уверен, что умрет, достигнув пика наслаждения.
Он закричал во весь голос, словно сама душа его выплеснулась наружу вместе с семенем.
Арианна упала ему на грудь, спрятав лицо в изгиб его шеи. Она дышала часто, и хрипло, и очень громко, и сердце ее билось как безумное. Он хотел коснуться ее, но был не в силах, потому что так и не обрел единого себя, потому что частично еще пребывал среди звезд, где было прекрасно, а частично — внутри нее, где было даже прекраснее. Теперь он всецело принадлежал ей, этой женщине, его жене, потому что она все-таки взяла его душу. Он знал, что никогда уже не будет тем, кем был до этой ночи.
— Cariad... — прошептал он по-уэльски.
Никогда прежде он не слышал этого слова, но знал, что оно означает. Любимая!
***
Это случилось не сразу, но по мере того, как дни складывались в недели и уходили в прошлое, как лето сменилось осенью, Черный Дракон научился быть счастливым, научился радоваться.
Он видел, как жнут хлеб на его землях. Крестьяне, крепостные и свободные, утро за утром выходили в поля с серпами в руках и срезали спелые колосья. Другие вязали их в тугие снопы, третьи молотили деревянными цепами. Четвертые раз за разом подбрасывали зерно с помощью кусков холста — веяли, чтобы освободить от остатков соломы и мякины. Ветер, что проносился в это время над Руддланом, приобретал свежий, ни с чем не сравнимый запах жатвы.
Но радость, которую познал в эту осень Рейн, не была напрямую связана с богатым урожаем, или с Руддланом, или с плодородными землями, принадлежавшими ему как лорду. Арианна и ребенок, которого она ему родила, — вот в чем был неиссякаемый источник его счастья. Арианна и ребенок были для него более необходимы, чем воздух для дыхания.
Когда же, наконец, последний хлеб созрел и был убран с полей, Рейн решил на славу отпраздновать это. Он задумал большой турнир рыцарского искусства, где каждый, вплоть до пажей и оруженосцев, мог показать, насколько ловко он управляется с мечом и пикой.
Он не намерен был мешать рыцарям показывать свое мастерство, но и сам собирался продемонстрировать свою силу и ловкость. На поле перед стенами Руддлана была врыта дюжина столбов в рост человека, на каждом из которых укрепили бечевкой по железному кольцу. Необходимо было, сидя без седла на коне, пущенном в галоп, собрать на пику как можно больше колец. Чтобы выполнить это нелегкое задание, требовалось в совершенстве управлять конем, хорошо сохранять равновесие и обладать недюжинной силой. Такое было по плечу немногим из рыцарей.
Что касается Рейна, то его тускло-черные дамасские латы были не чем иным, как призом, который он выиграл, исполняя именно этот трюк на одном из широко известных ристалищ Франции.
Он сразу пустил своего черного коня в галоп, направив вдоль ряда столбов, отклонившись на лошадиной спине назад и наружу по отношению к своей цели. Ноги его сжимали бока могучего животного, как железные тиски, рука с пикой была приподнята локтем вверх, чтобы острие оказалось направленным чуть книзу. Он хорошо знал, что, опусти он наконечник больше, чем требуется, тот рано или поздно вопьется в грунт, вывернув ему сустав плеча и сбросив на землю. Слишком высоко прицелившись, он мог опозорить себя, не попав ни в одно кольцо.
Он справился со своей задачей на диво. Да и могло ли случиться иначе, после всех этих тренировок украдкой, щедро оплаченных побоями? Снова и снова раздавалось негромкое бряцание, означавшее, что очередное кольцо надето на пику. Наконец под гром одобрительных криков пика Рейна подцепила последнее из них. Он поднял ее и потряс, отчего кольца зазвенели, как браслеты на руках цыганки.
Рейн поискал взглядом Арианну и увидел ее на краю ристалища. Он снова послал коня в бешеный галоп, опасный даже на оседланном животном. Ветер пел в ушах и развевал волосы, стук подков отдавался отдаленными раскатами, а Рейн сжимал ногами крутые конские бока и чувствовал, как мышцы ходуном ходят под кожей, как по жилам стремительно несется горячая кровь.