Балконные караульщики жуют жвачку, просматривают подходы и сплевывают вниз обильной густой слюной, красиво расстягивающейся белой змейкой в долгом-долгом полете к земле.
А гостиничный бар молотил сегодня вечерочком выручку на соках, лимонадах и калорийной жратве. На пластмассовые столики были выложены мобилы, издали похожие среди тарелок и стаканов на шоколадные батончики. Когда одна труба начинала пищать, телефоны моментально расхватывались всеми. И за другими столами неизменно напрягались от чужих звонков.
Кто-то, с железными нервами, разгадывал кроссворд:
– Деталь интерьера?
– Вертухай.
– Не катит, нужно из семи букв.
– Тогда – конвоир.
Была в баре группа кавказцев, отсвечивающая под цветной иллюминацией черными кожанками – надо понимать, национальной кавказской одеждой. Кавказцы по привычке горланили меж собой, но горланили вполголоса. И недобро косилсь по сторонам.
Люксовый этаж «Карелии» был арендован от двадцати двух ноль пяти и до тех пор, пока арендаторы не скажут «Хватит, берите его обратно, заселяйте». Предположительно на трендеж должно уйти не более двух часов, а уж как покатится на самом деле – бог весть.
– ...И вдобавок ведешь двойную игру, используя нас втемную. Используя для своих делишек.
– Сильно ты, Карбид, сказал. Поднялся, поднялся. Еще годика два назад в бригадиришках ходил, а теперь... Эхе-хе, – Вензель достал красный батистовый платок и тщательно – сперва одну ноздрю, потом другую – высморкался. Самое смешное, что насморк начал досаждать Вензелю после встречи со Шрамом. Или двери «вольвы» тот слишком широко распахивал, или у старика уже сложилась аллергия на Шрама? Пострадал он от Шрама, нечего сказать, и продолжает страдать. Вон Карбид какую обидную речь двинул. Правильно покойничек Клим Сибирский скороспелов не переносил, какими бы те удальцами не казались.
Пихнув платок в карман, Вензель одной пятерней накрыл круглый набалдашник трости, другую запустил в успокаивающую мохнатость белого персидского кота. Привыкли ладони к сочетанию твердого дерева и податливой шерсти, без того нет ощущения полного комфорта в разговорах, как не было намедни в «вольво» при базаре со Шрамом.
– И что дальше, Карбид? – Вензель спецом давал предъяве напитаться гнилым соком, будто чирю. Чтоб потом смачнее гной чвыркнул. Между прочим подглядывал, как засемафорили рожи остальных. Кто за, кто против, кто воздержался?
– Дальше мы тебя будем слушать. – Карбид нервно ходил вдоль окон по кромке ковролина, позвякивая ключами или мелочью в карманах брюк. Остальные семеро сидели за столом, на диванах, Харчо устроился на тумбе трюмо. Они в опасный базар влезать пока не торопились.
– Значит, Карбидушка, ты у нас решил, что старичок засиделся за столом, молодым дорогу надо уступить. Может и так. Только ты, соколик, ничего толкового пока не прогнал. Гниль одну вывалил, обвинил в каких-то пакостях, а где же разъяснения? Так любой любому может забубенить – мол, ты, Такой Такойтович, нехороший человек. Ты сперва обвинения свои размажь, как масло по булке, чтобы и я, и люди уловили затейливый ход твоих мыслей, – вообще-то рожи остальных пока не ласкали взгляд Вензеля, проросло волчьей ягодой посеянное Карбидом зерно. И еще выше вымахает.
– Чего там ловить? Люди также думают. – Карбид остановился, зачем-то провел ладонью по планкам жалюзи, словно собирался исполнить на них мелодию. – Во-первых, Вензель, ты нас настропалил, чтобы сход без присутствия Шрама вынес ему предъявы. Затем ты настоял, чтобы мы спеленали его и спросили с него ответ. Во-вторых, ты сам встретился со Шрамом, перебазарил без нас и позволил ему свалить. В-третьих, ты теперь подписываешься за Шрама, убалтываешь нас забрать предъявы, оставить его в покое и считать, с понтом ничего не было. Он славный братан, а мы жестоко ошибались. И ты будешь гнать, что в этом нет темной игры за нашими спинами? В-четвертых, о самой темной игре. Ты охотишься за Эрмитажными списками, хочешь захапать их сам, ни с кем не поделиться, а мы на тебя должны шестерить как полные дурики. Ну, чего, Вензель, не так?
Когда Карбид сложил из звуков слова «Эрмитажные списки», в номере сломалась тишина: кто-то скрипнул стулом, кто-то бухикнул, кто-то хмыкнул, кто-то закоцал пальцами по столешнице. Карбид нарушил труднообъяснимое, но всеми признаваемое табу – никто, до кого доходили слухи о списках, вслух до Карбида на людях о них не заговаривал. Как у иных народов не произносят из суеверного страха имя дьявола, так в Питерее всегда избегали слов «Эрмитажные списки».