– Занавес вниз, Пузырь, – подсказал Булгакин.
– Угу. – Насобачившийся Пузырь толково переключил нужный тумблер. И вообще Пузырю понравилось монтерствовать. Он только никак не мог поверить, что его не дурят, что здесь жмешь кнопку, а на сцене без балды чего-то крутится или едет. Как в кино…
– А чего, если эту пимпу нажать, взаправду оркестр смайнуется, не врешь, Булгакин?
– Не вру, Пузырь.
В шумах динамика, транслирующего представление, Булгакин без труда распознавал родное шуршание подшефного занавеса. Отшуршало. Главный занавес опустился, закрыв сцену от зрителей. Теперь выждать и выдать заключительный подъем на последний выход.
– Ну чего? – Тарзан не скрывал, что извелся от нетерпения. – Чего, Булгакин, пора?
– Пора. Занавес вверх, Пузырь…
А тем временем в актовом зале «Углов» своим чередом колбасился праздник для беспризорников. «Вторые Кресты», понятно, перековались под Вензеля, но Шрам на многие закидоны Вензеля ответивший согласием, только одно запросил: чтоб еловые посиделки детворы случились обязательно.
Вензель отнесся к этому, как к безобидной для себя блажи. Но окончательно перестал выискивать подспудные истоки, когда Шрам заказал Дедом Морозом начальника СИЗО Холмогорова. На это Вензель заржал, будто помолодел, и распорядился, чтоб все было тип-топ.
– Дети, кто еще хочет рассказать стишок? – спросила в микрофон раскрасневшаяся и очень сексапильная Снегурочка Анжела.
Собранные по притонам и подвалам дети от шести до двенадцати лет еще неловко себя чувствовали в гуманитарных обносках. Но робели не все.
– Можно, я? – выступил лысый, типа, чтоб вшей извести, шкет лет семи.
– Ну давай, мальчик. Скажи нам, как тебя звать?
– Чиреем прозвали.
– Ну и какой стишок ты нам расскажешь, Чирей?
– По реке плывет утюг из города Чугуева. Ну и пусть себе плывет…
– Спасибо, Чирей. Кем ты хочешь стать?
– Я хочу стать, как он – депутатом! – Чирей достал из кармана рекламную листовку с Сергеем Владимировичем.
– Молодец, мальчик. Иди к Дедушке Морозу, он тебе даст подарочек.
Гордый собой Чирей почап&я к Деду Морозу. Дед Мороз порылся в мешке и достал «Самоучитель карточных фокусов». Это был еще более-менее приличный подарок, ведь в предыдущий раз из мешка появилась телескопическая дубинка…
Дед Мороз был красен как рак, но не оттого, что парился в вертухайском овчинном тулупе, типа, похожей на зипун шмотки не нашлось, а от стыда. Уел-таки начальника СИЗО «Углы» Игоря Борисовича Холмогорова Шрам. Даже повязанный Вензелем, нашел способ ткнуть Холмогорова мордой в дерьмо. И еще знал Холмогоров, что не простит Шрам измены.
Часть шпаны крутилась вокруг красавицы елочки. Один малец из баллончика для заправки зажигалок стравливал под корни бензин:
– Только все закричат: «Елка-елочка, зажгись!..»
Другому мальцу глянулась неосторожно низко висящая на еловой лапе цель – рождественский колокольчик. И малец за ней потянулся, но тут же схлопотал леща от старшего товарища:
– Ты что, не знаешь, что в своей хате воровать западло?
Более взрослые шкеты кучковались вокруг Снегурочки Анжелы и откровенно пялились на ее ножки в фильдеперсовых чулочках.
– Кто еще хочет рассказать стишок? – амурным голосом ворковала Анжела.
Не дожидаясь, кто там еще хочет чего рассказать, Дед Мороз вдруг отпустил мешок, и подарки посыпались на пол: кастетики, заточечки, пугачи… А Дед Мороз сомнамбулой разрезал круг мальцов, вышел в коридор, достал из-под тулупа «Макаров», сунул дуло в рот и сделал фейерверк из собственного черепа.
Вот так начальник тюрьмы испортил детям светлый праздник.
Занавес пополз вверх, будто юбка сигающей по лужам Екатерины Второй. Согласно театральным законам сейчас должны показаться башмаки, потом трико, подолы, платья, кафтаны, раскрасневшиеся счастливые лица, а поверх них шляпы, картонные облака, птицы на веревочках. И грянет гром благодарных оваций, и поковыляют счастливые артисты к краю сцены на общий поклон.
Занавес полз – подолы не показывались. Их законное место занимали тупоносые ботинки и широкие темные штаны. На краю сцены, имеющем театральное погоняло – авансцена, стояло шестеро пацанов с гранатометами «Муха» на плечах. И выцеливали галерку. Оба-на!!!
Все выше, выше и выше поднимался занавес. И под жерлами гранатометов никому из зрителей уже не было интересно смотреть в глубь сцены на вторую группку в черных комбинезонах с короткоствольными автоматами, которые бульдогами скалились на пугливую кучу артистов, вскинувших руки вверх и жмущихся к заднику.
Оркестр сломал, не догудев, торжественную ноту. Лишь тарелочник отбивал свою партию дальше.
Зал секунду переваривал – «режиссерская находка?», «оперные понты?», «новогодние шутки?» – а потом дружно охнул. Взвизгнула первая баба. И понеслось.
Загромыхали кресла. Бабий визг под бой оркестровых литавр смерчем заюлил к люстре. Раскручивающейся турбиной поднимался рокот мужских басов. В рядах забликовали выхватываемые волыны. В запорах у дверей шваркнули первые удары по мордасам на тему, кто кому должен уступать очередь при шухере. Завязывалась возня и среди кресел. В оркестровой яме захрустело растаптываемое дерево «страдиварей», лопались струны, покатились, звеня, тарелки.
– Нету его! Нет! Сбежал! Убег! – волновались пацаны с «мухами», водя прицелами гранатометов по галерке. – Нет! Слинял!
Итак, сводный отряд махновско-киселевских пацанов волновался на сцене со своими гранатометами, а Вензеля, где предполагалось, не нашлось. Там лишь Жора-Долото сползал на пол, чтоб скрыться от гранат за щуплым бортиком. Сползая, Жора ловил ушами выкрики на русском и нерусском, выкрики снизу, сверху и сбоку. И наконец, уже змеясь меж стульев к выходу, Долото разобрал заветное:
– Пожар, братушки!!!
Монтер сцены Булгакин, связанный по рукам и ногам и брошенный всеми на стуле посреди монтерской, подгарцевал к пульту, как честный рыцарь Печального Образа:
– Ща я вам устрою куйрам-байрам.
Одно, осознавал Булгакин, нехорошо – башкой придется работать.
Единое целое «монтер – стул» подпрыгнуло, как смогло. Булгакин опустил голову на пульт, проехал по нему, цепляя тумблеры зубами, умудряясь переключать их затылком, потерял равновесие и завалился на пол. Ну чего-то ухватил. Главное – переполох. Главное привлечь внимание сил правопорядка.
«Эх, – Булгакин карусельным способом развернул себя и стул в нужную сторону, – до рубильничков бы дотянуться…»
…На сцену валил дым пароходной густоты. Валил, казалось, отовсюду. Заходил с флангов, полз из щелей задника, выкатывался из суфлерской будки.
– Пожар!!! Пожар!!!
Это был третий краеугольный камень в параллельном спектакле «Пожар в Мариинке» (режиссер – Волчок, музыка Вензеля, либретто Сергея Шрамова). На такой шухер владелец списков должен был срочно выковырять компроматную заначку из щели и дернуть на служебный выход. Где, как было приказано, спецом дежурили вензелевские торпеды с фотками всех подозреваемых в небрачном зачатии.
Тут бы театральных знаменитостей погрузили в автобус, куда-нибудь отвезли и надежно обшманали. А по одной звезде отлавливать и допрашивать – слишком долго и стремно. И враги могут опередить, и менты на загривок могут сесть. Операцию следовало организовать быстрой, будто укус скорпиона. Раз – и в дамки.
Жаль, в тему вписались Кисель с Махно с отсебятиной, подкрепленной гранатометами.
Артисты хлынули врассыпную.
– Стоять, фраерня! – Над их головами протрещала автоматная очередь.
И в этот момент сверху посыпалось «морское царство», оживленное Булгакиным. Задрав голову и трубу на плече на вертолетное жужжание раскручивающихся тросов, самый психованый пацан с «мухой» даванул на спуск.