На первый взгляд перед ним на столе лежала сабля цвета темного золота, но это был не просто клинок, а трехглавый дракон, свирепо оскаливший зубы. Одна его голова служила рукоятью сабли, была большой и удобной для захвата. Под нижней челюстью у него раскрывались мембраны чем-то похожие на удлиненные жабры, на длинной шее красовался изящный солнцеподобный цветок.
Две маленькие головы, их и головами-то назвать было трудно, безвольно свисали, образуя гарду. Под гардой начинались ножны - хитро закрученная цветочная гирлянда оплетала их, издали давая намеки на связанные лапы и скрученный хвост дракона. Дракон, плененный цветами. Прекрасная метафора.
Федор наложил руку на рукоять сабли и выдвинул клинок из ножен. Клинок был светло-золотистым, казалось, он сам излучал сияние дня. На верхней трети клинка, ближе к середине, золотисто-розовым светился богатый герб. Герб Батори. Беляев удовлетворенно кивнул и опустил клинок в ножны. Это был тот самый, откованный более трехсот лет назад клинок, способный убивать нежить и разрубать привидения. Даже больше того, он справился бы и с бессмертным Первым, если сила его владельца была достаточно велика.
Именно поэтому никто не возражал, когда клинком завладел Сигизмунд Батори и даже вычеканил на лезвии свой герб. Силы этого трансильванского князька достало только на то, что бы найти кузнеца из Первых и, живописуя ужасы совместного житья со своей женой Марией-Кристиной, уговорить его выковать клинок побеждающий зло.
Кузнец тоже был не промах, и Сигизмунд получил гораздо больше, чем просил. Клинок, конечно же, не различал зло и добро. Но он «понимал», что владеющий им человек считал добрым или злым. И становился слабее или сильнее в зависимости от этого. Батори владел волшебной саблей недолго. Потом она перешла во владение другого мелкого князька, не подозревавшего о ее свойствах, а столетием позже Федор увидел ее в небольшой пражской лавочке. Антиквар запросил большую, но разумную цену из-за богатой рукояти и ножен, доктор согласился, и покупка состоялась. Саблю он послал, как дар, Чуди с тем, единственным, посольством, и позже узнал о ее местоположении совершенно случайно - известие о том, что саблю прячут в том месте, принесли крысы. Федор, как водится, запомнил информацию, но сделать с ней до полного уничтожения Чуди, ничего не мог. Потом сама мысль о необходимости этого клинка отпала, потом Федор совершенно позабыл и о клинке и о том, где он хранится. И вот теперь наступил нужный час.
Глядя на переливы утреннего света на золотистых ножнах, Федора посетила мысль, что он забыл спросить умершую Мать Тишины о чем-то важном, и не как не мог вспомнить, о чем. Вдруг его осенило - Хозяин Теней, когда они встречались в прошлом году, упомянул, что оживление мертвых не обошлось без Вершителей.
Глава 4.
Кузьма гладил золотистый клинок. Сабля выгибала спину, как кошка, и издавала какой-то тихий и мелодичный звук - мурлыкала на свой, железный манер. Вся обязательная программа уже была пройдена - молчаливое удивление при виде столь вычурного оформления, острожные прикосновения, не менее осторожное извлечение из ножен...
Как только сабля оказалась полностью извлечена на свет, Кузьма изумленно присвистнул:
- Она вся золотая! Как солнечный свет!
Федор только кивал, сидя забытым в углу веранды. То, что сабля понравилась Кузьме, было очень важно. И дело тут было не в красоте.
Оторвавшись, в очередной раз, от созерцания совершенной красоты перед ним, Кузьма, как ребенок, сказал:
- А вот если бы можно было.., - и вопросительно посмотрел на Федора.
В принципе, Федор ждал этого вопроса, но прикинуться ничего не понимающим стоило.
- Что?
- Ты ведь не согласишься со мой фехтовать?
- Почему же... Неси саблю.
Хоть Федор никогда никому не признался бы, но позавчерашний разговор с Матерью Тишины невероятно приободрил его. Но самое невероятное, он почувствовал, до самой глубины души, как он соскучился по благородному оружию. Поэтому приглашение Кузьмы он воспринял с такой радостью, какой сам от себя не ожидал. Кузя, ожидавший отговорок и уверток, толком ни с кем, после смерти деда, не фехтовавший, от простого согласия Федора онемел, а потом, просияв, бросился в дом. Вернулся он, неся любимую Федорову саблю, уже тридцать пять лет висевшую без применения на персидском ковре в кабинете.
- Знаешь? - удивился Федор.
- Дед говорил, что эта - твоя любимая.