Осторожно потянув за траву, Федор открыл вход в омшаник, в котором никогда не бывало пчел, подобрал сверток и вошел в мягкую и манящую темноту.
Аккуратно затворив за собой дверь, Федор оказался в легкой и привычной для него атмосфере смешения Трех Миров. Для человека здесь было бы тяжело находиться. Воздух здесь вибрировал от напряжений, не ощущаемых чувствами, но воспринимаемыми самой сутью человеческого существа.
Федор по-самурайски сел на пол в самой середине очерченного много десятилетий назад круга и легчайшими движениями кончиков указательного и среднего пальцев стал рисовать на полу странные фигуры. Фигуры начинали светиться, как только палец отрывался от пола, а затем медленно поднимались к потолку, бесцельно блуждая там, иногда сталкиваясь друг с другом. Нарисовав дюжину светящихся фигур-символов, Федор резко взмахнул кистями и все нарисованные им загогулины соединились в кольцо, образовав идеальной формы круг со светящимися отростками внутри.
Феникс, ибо здесь он до сих пор ощущал себя фениксом, сложил ладони лодочкой и начал читать старинное гадательное заклинание, стараясь ни интонацией слова, ни дрожью пальцев, ни биением мысли не нарушить его монотонный ритм.
Зеркало гадания, висящее перед ним, начало светиться призрачным, ничего не освещающим светом. Сначала в нем бушевала гроза, затем пошли густые, как туман, облака, чуть позже они рассеялись, и проступило голубое небо.
Федор, ни на мгновение не запнувшись, поднял левой рукой с пола сверток с травами, ловко его открыл и подушечками пальцев правой руки начал сыпать подобную пыльце смесь на поверхность зеркала-небосвода.
Сначала поверхность зеркала затуманилась, затем в нем заметались вихри, превращаясь в смерчи. Один из смерчей изогнулся под немыслимым углом и самым своим «глазом» оказался в центре зеркала. Федор теперь словно смотрел в гигантскую трубу с бешено вращающимися стенками. Еще несколько биений сердца и Федор начал погружаться в глаз бури.
На некоторое время он потерял ориентацию, кружась в бархатно-серой вязкой неопределенности, что заняла все пространство вокруг него. Затем серое нечто начало приобретать какое-то подобие форм и Федор оказался в заброшенном лабиринте. Древняя каменная кладка выкрошилась во многих местах, охранные знаки были кое-где стерты и разрушены, между камнями росли травы и мох. Федор пошел к центру лабиринта, переступая через камни, что в изобилии лежали на его пути. Перед ним шла фигура в сером плаще. Федор прибавил шагу и пошел за проводником след в след. Фигура в плаще с каждым шагом становилась все более прозрачной и легкой, а потом и вовсе исчезла, оставив Федора в каком-то странном подобии амфитеатра. Стены и скамьи его были совершенно разрушены, осталась лишь часть хора. Там, на осколках колонн сидели три фигуры, задрапированные серыми плащами, точно такими же, что и у проводника перед этим.
Федор подошел к тем фигурам и присмотрелся. Его несколько смутило, что все три - совершенно одинаковые. Обычно у человека могло быть две или три привязанности, со временем переходящие в настоящую, а то и в Истинную любовь. Но это были совершенно разные люди, а перед ним сейчас сидели три совершенно одинаковые статуи.
Федор подошел к крайней фигуре и снял с нее покрывало. Так и есть - Всеслава. Такая, как он запомнил ее в их первую встречу. Это было и так понятно. Он подошел ко второй статуе, снял покрывало с нее и отпрянул. На него безжизненными глазами смотрела Всеслава-чаньши. Он накинул ткань и подошел к третьей фигуре, уже зная, что увидит под покровом. Так и есть. Всеслава, худая, изможденная, но явно, по-настоящему, живая, смотрела куда-то вдаль, и улыбалась, казалось, из бесконечного далека.
Федор осторожно взял ее за ледяную руку и поднес к губам:
- Я найду тебя.
И откуда-то из такой невероятной глубины глубин, что все это место тяжко вздохнуло, а у Федора вдруг закончился воздух в легких, пришел ответ:
- Найди. Здесь так холодно...
И Федор вновь оказался в темноте омшаника. У его колен дотлевали осколки рун, составлявших гадательное зеркало.
Вернувшись в дом, Федор пошел в ванну и отдался во власть воды. Он долго наслаждался всеми великолепными возможностями, что предоставляла роскошная джакузи, хоть и установленная еще на заре двадцатого века, но на самом деле как раз и являвшаяся той сверхнасыщеной функциями концептуальной моделью, от которой пошли все остальные поколения гидромассажных ванн. Отдавая должное чуду человеческой техники, Федор вспоминал волшебные купальни Файедештайен, где в тумане ароматных травяных ванн заколдованные губки и компрессы прилетали, стоило только о них подумать, а вода становилась то гуще, то жиже, то вообще превращалась в ласковый и не обжигающий, но отменно очищающий пар. Это было особенно приятно, если феникс купался в перьях, не приводя себя в человеческий облик.