Водители, увидев такую «массовку», начинали нервничать, и их пришлось ободрять купюрами высокого достоинства, помимо уговоренной ранее платы. Но даже это не всегда помогало - несколько человек так и не смогли преодолеть врожденную осторожность и предпочли уехать восвояси порожняком.
Наконец, стались только Совы и лешие. Для них был вызван человек, кое-что про Федора знавший. Водитель грузовой «Газели» критически осмотрев леших и сидящих на них огромных филинов, сказал:
- Ты мне накладную какую-нито напиши. Что из музея, в область, везу таксидермисту чучела. Их же в лес переть? А то, менты тормознут, греха не оберешься.
- В лес. Там их встретят, - ответил Беляев, отнимая у лешего ферзя и пряча в карман, что бы вернуть на место.
- А он еще и в дупло ладью запрятал! - наябедничал Лайш, приоткрыв желтый глаз. Восседал он на ветвях, что росли из головы того самого лешака.
Вытащив из дупла ладью, пару пешек, чайную чашку, три вилки, ситечко для чая и, с изумлением, томик стихов Бодлера, Федор выложил приобретенное на сиденье «Газели» и стал обшаривать дупло второго лешего.
- Вот это да! - восхитился шофер, глядя на то, как Беляев достает зубную пасту, коробку патронов 11 калибра, коробку подставочек для чайных чашек, и как кульминацию - коробку колумбийских сигар.
- Вот это да! - как эхо, повторил Федор, - Их мне посол Колумбии подарил! Они что там, курить собираются?
- Они разве огня не боятся? - удивился шофер.
- Огнявсебоятся! - пробубнил первый леший, открыл глаз и увидев коробку сигар, обрадовался, - Вот они! Вкусные!
Федор открыл коробку и грустно посмотрел на дюжину оставшихся сигар.
- На, - протянул он одну сигару шоферу и забросил коробку в дупло.
- Доедайте! Давай, грузи их уже и увози с моих глаз долой!
Леший зацепил одной из ветвей томик Болера, в свое время собственноручно подписанный поэтом и ловко запихал его в дупло. Федор уже потянулся за украденным, но вспомнив неоднозначную посвятительную надпись: «Возлюбленному Теодору от любящего его поэта», махнул рукой, пусть книжка живет в лесу. Объяснять кому бы то ни было, что любовь поэта осталась безответной, как и вообще поднимать тему своих сложных взаимоотношений с гениальным поэтом, у Федора желания не было.
- Ну я поехал?
- Давай!
Проводив взглядом «Газель», уехавшую последней, Федор ушел в дом, надеясь спокойно поспать. Не тут то было - позвонил мобильник и бесцветный голос попросил Хранителя.
- Я слушаю Вас, Повелитель.., - сказал Федор, узнавший в говорившем Отца Тишины, в просторечии - Верховного Вампира.
- Я прошу Вас приехать, Повелитель. Прежняя Мать Тишины просила Вас о встрече.
Федор беззвучно выругался, но в трубку сказал:
- Я приеду.
Через два часа Федор вошел в комнату Матери Тишины. Память послушно вернула его в прошлое, в эту же комнату, тридцать пять лет назад. И первое, что он вспомнил - сияющий свет. Свет многочисленных восковых свечей отражался в позолоте роскошных ало-золотых шелковых обоев, сиял в многочисленных зеркалах, превращая фарфоровые статуэтки кавалеров и пастушек в маленькие, но полные жизни человеческие фигурки. В углах комнаты дымились бронзовые, отполированные до зеркального блеска, курильницы, насыщая воздух тяжелым мускусным ароматом амбры и сладким - сандала и жасмина.
Ничего не изменилось с того дня, но красавица вампирша превратилась в маленькую сморщенную куклу. Федор ощутил укол совести - ведь это по его вине Мать Тишины оказалась отрезана от энергетического поля Первых. Эта Мать Тишины, переделка из живого человека, не присоединялась к полю напрямую, а питалась энергией своего «отца», обратившего ее вампира. Именно его Федор убил тридцать пять лет назад, убил в отмщение за смерть своей матери. Укол совести был слабым и Федор тут же позабыл о нем - за убийство тогдашнего Отца Тишины он расплатился собственным бессмертием. Впору было жалеть себя, а не женщину, по чьей вине все это и произошло.
Она полулежала на золотистой кушетке, струящееся черно-золотое одеяние скрывало всю ее фигуру и, вдруг, Хранитель болезненно ощутил, что вся эта роскошь, благовония и свечи - не для него, это попытка умирающей женщины еще раз вернуться в свою молодость, последняя попытка израненной птицы снова взлететь и парить в безмолвии над морем. Бесплодная, обреченная на провал, последняя попытка.
Окно с видом на Финский залив было плотно занавешено изысканной расписной шторой, словно сцена, закрытая театральным занавесом. Федор поперхнулся заготовленным словом «здравствуйте».