— А при чём тут эта бабулька? — наконец справившись с пробкой, спросил мэр.
— У них с журналистом получилась хорошая команда, — словно не слыша Семёнова, говорил учитель.
— Я вас не понимаю.
— А сейчас твой зять поставит точку в этом спектакле. Смотри внимательнее.
К зданию администрации, громко тарахтя, подъехал трактор. Приблизившись к краю толпы, он заглох. Из кабины ловко выпрыгнул Хохлов, зять мэра, с ружьём в руках. Он выстрелил в воздух и закричал зычным голосом: «А ну, разойдись».
— А не пошёл бы ты, — выйдя из толпы и бросив плакат в сторону, прорычал пьяный Буйнов.
— Я кому сказал разойтись, — всё также уверенно прокричал военный.
— Да я щас тебе морду набью, — произнёс Степан и двинулся в сторону полковника.
Хохлов направил ствол ружья на надвигающегося противника, прицелился и выстрелил. Звук выстрела разнёсся по округе. Буйнов схватился за грудь и пошатнулся. Из-под его пальцев текла алая кровь. Ещё мгновенье, и он упал на снег. Кровь стекала на белое покрывало земли. Исаев незамедлительно достал табельное оружие и выстрелил в Хохлова. Пуля попала в плечо. Полковник выронил ружьё и закричал от боли. Толпа заревела. Полицейские бросились скручивать военного. В окне администрации промелькнуло лицо Самуила Степановича. Кто-то из толпы бросил камень в окно. Живая масса людей, сметая всё на своём пути, ринулась штурмовать здание.
К вечеру Красный Богатырь полыхал. Тут и там жгли покрышки. По улицам бродил пьяный народ, довольный награбленным. Часть людей побежала к дому мэра, планируя заняться дальнейшим разграблением. С наступлением темноты в посёлке творилась полнейшая вакханалия. Хохлов лежал перевязанный, в поликлинике у Ивана Филипповича. Буйнов умер. Семёнов сидел в камере, сильно избитый. Энштена так нигде и не нашли.
День пятнадцатый
Бритва Оккама
Ручкин, Фрол и Анна Серафимовна неспешно шагали по хрустящему снегу по направлению к отделу полиции. Фрол не торопясь рассказывал события прошедшего дня.
— Стёпу жалко, — произнёс журналист.
— Лес рубят — щепки летят. Не бывает революции без крови, — парировала Анна Серафимовна.
— Не хотел я такой ценою. Вроде и не знал я человека, а получается, его смерть на мне.
— Бросьте вы, Пётр Алексеевич, это был его выбор, жалко, конечно, но без этого вы бы сейчас не шли рядом с нами и так спокойно бы не рассуждали.
— Отец Михаил бы не одобрил. Стоит ли моя жизнь всех этих событий? Жили вы спокойно, а тут пришёл я, и вот что в итоге получилось.
— С чего такое меланхоличное настроение, Пётр Алексеевич? Перемены давно назревали, вы стали лишь катализатором.
— Все равно неприятно, не по себе как-то.
Так, за разговором они дошли до отдела. В отделении было шумно. Исаев вместе со своим коллегой отмечал новую должность. Гремела музыка из магнитофона, воздух был прокурен. Его помощник, не выдержав бремени праздника, мирно похрапывал на полу, прямо у окошка дежурного. Сам Исаев всё ещё стоял на ногах, нелепо танцуя в такт музыке и держа бутылку водки в руках.
— А-а-а, а вот и наша троица, — прокричал сержант и полез обниматься. — Какое же мы с вами дело провернули. Теперь-то всё будет по-другому, теперь я тут наведу порядок. Раньше же что? Раньше Пинкертон этот бестолковый всё время под ногами путался да Морозов мешался. А теперь я тут главный и всё будет хорошо. Обо мне ещё в газетах писать будут.
— Мы, собственно, с Семёновым пришли поговорить, — прервал тираду сержанта Ручкин, не в силах больше слушать этот пьяный бред.
— О! Пётр Алексеевич! — воскликнул страж порядка. — Вы наш спаситель, вы нам посланы с неба, если бы не приехали к нам, ничего бы этого не было. Дайте-ка я вас поцелую.
— Право, не стоит, — Пётр прервал попытку сержанта дотянуться до него. Отвращение к этому человеку с каждой секундой становилось всё больше. — Мы поговорим с Семёновым?
— Да пожалуйста, — обиделся Исаев и протянул ключи. — Он в той камере сидит.
Ручкин молча взял ключи.
— Думаете, эта новая власть лучше старой? — спросил журналист у Анны Серафимовны, идя по коридору.
— Эта власть проживёт ещё меньше, чем старая. К сожалению, большинство людей, когда выбиваются наверх, становятся похожими друг на друга.
Они дошли до металлической двери. Ручкин вставил ключ в замок и повернул его. Дверь со скрипом отворилась. В углу камеры на корточках сидел бывший мэр. Он представлял собой жалкое зрелище. Одежда на нём была порвана, обуви на ногах не было, а лицо было иссиня-красным. Он с трудом приоткрыл заплывший глаз и посмотрел на троицу. Второй глаз открыть не смог.