— А кто же он и что мы будем делать дальше? — глядя на журналиста, произнёс дворник.
— Будем искать учителя. Как вы считаете, Анна Серафимовна, куда нам в первую очередь стоит пойти, к нему домой или в школу?
Их разговор перебил мальчонка. Обычный ребёнок, лет семи, одетый в красную куртку и дутые штаны. Он смешно бежал навстречу троице, размахивая руками.
— Это вам письмо, — произнёс мальчонка, поравнявшись с журналистом.
Ручкин протянул руку и взял листок бумаги.
— От кого это? — спросил он.
— От учителя.
— Мальчик, тебя как зовут? — наклонившись к ребёнку, спросила Анна Серафимовна.
— Семён.
— Сёма, а где ты видел учителя?
— Возле школы, он дал мне рубль и сказал, чтобы я отнёс письмо журналисту. Я вас полдня ищу, всё село оббегал.
Пётр Алексеевич развернул лист бумаги. Анна Серафимовна и Фрол наклонились с двух сторон над письмом.
Письмо гласило: «Неплохо, Господа! Но не спешите праздновать победу. В пылу страстей вы забыли про удивительную девушку — Зинаиду. Успокойся, Фролушка, ты наверняка сейчас сжал кулаки. С ней всё в порядке, пока в порядке. Не ищите со мной встречи, я сам вас найду». Внизу стояла подпись: «Ваш нечеловек».
День шестнадцатый
Реформы
Весь предыдущий день Фрол сбился с ног, ища Зинку и Самуила Степановича. Он прочесал каждый уголок Красного Богатыря, заглянул в магазин, домой к учителю и с особым упоением в школу, где разнёс вдребезги кабинет Энштена. Наконец, выбившись из сил, он напился до беспамятства, в коем и пребывал до сих пор. Ручкин и Анна Серафимовна, как всегда на кухне, держали совет.
— Спит наш деятель? — спросил недовольно журналист, хрустя печеньем.
— Спит. Пускай спит. Любит он её, до умопомрачения. Так уж случилось. Это со временем пройдёт, ну а пока его нужно понять.
— Умная вы женщина, Анна Серафимовна. А сами-то любили?
— Да. Конечно. Как и все. Только недолго. Быстро прошло, а может, повзрослела. Так что вечная любовь существует для меня только в песнях.
Они оба замолчали. Журналист продолжал уничтожать печенья, запивая их чаем.
Старушка посмотрела в окно и вдруг спросила:
— А что лично предпочтёте вы: опьянение любовью или трезвый разум?
— Второе.
— Я почему-то так и думала. Просто вы привыкли работать головой, всё остальное вам будет только мешать. Для холодного расчёта нужна предельная концентрация.
— Возможно, но иногда я таким, как Фрол, завидую.
Они помолчали ещё немного.
— Что делать-то будем, Пётр Алексеевич?
— Ждать. Учитель обязательно объявится.
— Ну что ж, подождём.
— Знаете, я раньше терпеть не мог чего-то ждать: дня рождения, Нового года, каких-то покупок, встреч. Просто не находил себе места. Даже спал плохо. А со временем научился. И теперь даже получаю некое удовольствие от этого.
— В ожидании тоже есть определённый смысл, конечно, если оно приятное. В любом случае всякому ожиданию приходит конец. И конечный результат, вне зависимости от того, хороший он или плохой, несёт в себе какую-то информацию. А вы жить не можете без информации, без решения каких-нибудь задач. Вам нужно постоянно насиловать свой мозг, Пётр Алексеевич.
— Выходит, я мазохист?
— Просто, когда ваш мозг работает, вы чувствуете, что живёте.
— Вот теперь я вас боюсь, Анна Серафимовна.
— Не стоит. Я просто очень долго живу на этом свете.
Ручкин закурил. Он крепко затянулся и выпустил дым в потолок.
— Слышали, Копытин всех возле администрации собирает? — спросила чекистка.
— Когда?
— Сегодня в четырнадцать ноль-ноль.
— Может, сходим, посмотрим? Чего дома сидеть?
— Отчего же нет? Сходим. Чую, грядут реформы.
Перед зданием администрации была толпа народу. Как же, все хотели послушать речь новой власти, да и веселье продолжалось. Большинство присутствующих были пьяны, так как запасы Семёнова оказались гораздо больше, чем предполагалось. Тут и там раздавался смех, звон бутылок, девичьи визги. На рабочие места сегодня никто не вышел. Новый глава подписал приказ о праздновании Дня революции в течение семи дней. Толпа немножко притихла, гул умолк, все повернулись в сторону дверей. Из них вышел он — новый мэр. От прежнего покладистого помощника не осталось и следа. Он вышел, гордо задрав голову и выпрямив плечи. На нём был надет чёрный пиджак, такие же брюки и ослепительно сияющие иссиня-чёрные лакированные ботинки. Под пиджаком проглядывалась белая рубашка с бабочкой. На голове был цилиндр, а в руках он держал трость.