— Я уж думал, вы не очнётесь, — произнёс он.
— Что случилось? — сглотнув слюну, спросил Ручкин.
— Это я у вас сам хотел спросить? Вы же тогда вместе с учителем исчезли, просто растворились на моих глазах! Мы вас нашли только сегодня, лежащим без сознания, на кладбище. Так что произошло и где Самуил Степанович?
— Нет его больше.
— Как нет?
— Вот так, совсем. Мне нужно поговорить с Анной Серафимовной. Позови её.
— Не могу, — проговорил Фрол и отвернулся. Ручкин краем глаза заметил, как по его щеке потекли слёзы.
— Почему?
— Она умерла.
Пётр Алексеевич почувствовал, как в горле образовался ком.
— Как это произошло?
— Сердце. Иван Филиппович сказал именно так. Она же старенькая была.
— Когда это произошло?
— Сегодня утром, за несколько часов до того, как вас нашли.
Дворник вытер рукавом набежавшие слёзы и произнёс: она вам записку оставила, как будто что-то чуяла. Нате, возьмите, я не читал.
Он протянул листок, сложенный вдвое. Ручкин взял его в руки, приподнялся на кровати и принялся читать:
«Уважаемый Пётр Алексеевич, мы с вами сделали большое дело. Увы, мне придётся вас покинуть, моя миссия здесь завершена. Берегите кинжал, он вам ещё пригодится. Анна Серафимовна».
— А были ли при мне какие-то вещи? — спросил журналист, закончив читать.
— Не было, во всяком случае не видел.
— Ты был один, когда меня нашёл?
— Нет, со мной был отец Михаил. Кладбище же рядом с церковью. А что?
— Да ничего, завтра пойду исповедаюсь.
— А сегодня?
— А сегодня принеси мне водки. Много. Помянем Анну Серафимовну, такой человек ушёл.
День девятнадцатый
Прощание
Отец Михаил стоял возле иконы и смотрел на горящую свечу. В церкви была тишина, и лишь лёгкое потрескивание маленького пламени разносилось по сводам. Кипящей слезой стекал воск.
— Я могу долго смотреть на пламя, — произнёс батюшка подошедшему к нему Ручкину. — Есть в этом что-то таинственное и манящее. Я люблю подолгу смотреть на горящую свечу и думать, размышлять. В такие моменты мысли становятся особенно чисты.
— Я попрощаться пришёл, — произнёс Пётр Алексеевич, переминаясь с ноги на ногу.
— Ну что же, прощай. Иди с богом. Только вот это возьми.
Он протянул в руки журналисту свёрток. Развернув его, Ручкин увидел в нём кинжал. Он завернул его обратно и быстро спрятал за пазуху. На всякий случай оглянулся вокруг, хотя точно знал, что в церкви больше никого нет.
— Откуда он у вас?
— Анна Серафимовна накануне заходила, перед смертью. Долго молилась. Сказала, когда вас найдут, чтобы я забрал то, что будет лежать рядом, а затем передал вам. Знаете, когда вы появились здесь, вопросов в моей жизни стало больше, чем ответов.
— А вы хотите знать ответы?
— Нет.
Ручкин молча повернулся и вышел из церкви. Он направился к дому священнослужителя.
Семёнов встретил его молча. Рядом с ним находились испуганные жена и дочь.
— Любань, Настюш, идите на кухню, мы здесь с Петром Алексеевичем поговорим, — произнёс бывший мэр. Выглядел он гораздо лучше, чем в прошлый их визит. Отёк с лица спал, и он уже уверенно мог открывать оба глаза.
— Зачем пожаловали, товарищ журналист?
— Попрощаться зашёл. Завтра я покидаю вас.
— Прощайте. Натворили вы дел, конечно. Спасибо, что хоть в живых оставили. Идите, Пётр Алексеевич, и помните: ненавидеть я буду вас всю жизнь.
Последние слова он практически прокричал, так что на его голос прибежали взволнованные женщины.
— И попомните мои слова, — кричал он вдогонку уходящему журналисту, — мы с вами ещё встретимся.
Ручкин медленно шёл по дороге, стараясь запечатлеть в памяти каждый дом, каждое дерево, каждый столб. Вряд ли он когда-нибудь сюда ещё вернётся. Нет, это место не стало ему родным и близким, но за судьбы некоторых людей он чувствовал ответственность. Интересно, что будет с ними после его отъезда? Что будет с Семёновым, с Копытиным, да и вообще с Красным Богатырем? Шёл он по дороге с тяжёлым сердцем. Слишком много произошло за эти дни событий, которые перевернули его мировоззрение. Его мир теперь не будет прежним. И от всех этих знаний становилось только тяжелее. Да и как дальше жить, зная, что есть силы, могущественнее президентов стран и атомных бомб? Живи так, чтобы не было стыдно перед собой — тут же пришёл в уме ответ. А стыдно не было, было горько и грустно. Осталось посетить ещё одно место. Попрощаться с Иваном Филипповичем, а больше, пожалуй, и не с кем. Во всяком случае больше ни с кем не хотелось.