— Такси до дома надо?
— Не надо, — буркнул в себя историк и продолжил загребать ногами снег в сторону дома. Шажок, ещё шажок, Геннадий подбадривал себя, как мог, борясь с непогодой, нечищеным снегом и опьянением. Наконец, показалась его улица. До дома оставалось несколько сотен метров. Улица выглядела безлюдной, ни машин, ни людей, лишь кое-где горящий в окнах свет. Свернув около трамвайного депо, мужчина продолжил свой путь в подъём, параллельно трамвайным путям. Дойдя до частного сектора, Монахов решил немного передохнуть. Ноги гудели, сердце бешено стучало от непривычной физической нагрузки, шапка на голове насквозь промокла. Остановившись и шумно выдохнув, он принялся искать в кармане сигареты. Неожиданно из темного угла вышла фигура. Это был высокий мужчина, одетый в чёрную кожаную куртку. Снег хлопьями ложился на неё, таял и стекал.
— Монахов Геннадий Викторович? — спросил мужчина.
— Да, — испуганно ответил Геннадий, бросив попытку найти сигареты. — Послушайте, если вы решили меня ограбить, то сегодня у вас неудачный день, а точнее, ночь. Денег у меня в кармане — кот наплакал.
— Нет-нет, — принялся оправдываться неизвестный. — Мне просто очень нужно с вами поговорить.
— Не кажется ли вам, друг мой, что вы выбрали не самое удачное время? — немного расслабившись, спросил историк.
— Не самое удачное, согласен. Но дело не терпит отлагательств.
— Чудной какой. Предупреждаю, что если вы родитель одного из моих студентов, то зачёт у меня можно сдать только своим умом. И никакие ваши угрозы тут не помогут.
— Меня интересует копьё Лонгина.
— Вот как? Кто вы?
— Не самое удачное место для этого разговора. Может, к себе домой пригласите, там и поговорим?
— А, я понял, — хлопнув себя по голове, воскликнул Монахов. — Вы маньяк-насильник. Возможно, ещё и грабитель.
— Нет. Мужчины меня в сексуальном плане не привлекают.
— Может, тогда скажете своё имя?
— Ручкин Пётр Алексеевич. Журналист.
— Да? — удивился Геннадий и принялся вглядываться в лицо журналиста. — Точно, я вас знаю. По телевизору видел.
— Ну раз мы всё выяснили, может, пригласите к себе домой? Холодно всё-таки, да и разговор будет очень серьёзный.
— Ну что ж, в связи с открывшимися новыми обстоятельствами, милости прошу.
Они молча, борясь со снежными заносами, добрались до дома историка. Двор спал. Спал город. Спали коммунальные службы.
Монахов достал из кармана ключи, приложил к домофону, открыл подъездную дверь и вошёл внутрь. Следом вошёл и Ручкин. Поднявшись на третий этаж, Геннадий Викторович ловко открыл дверь, вошёл в квартиру и пригласил следом журналиста.
— На кухню? — предложил Геннадий, снимая ботинки.
— Как вам будет удобно, — ответил Пётр Алексеевич, снимая верхнюю одежду.
— Может, тогда коньячку? Я, признаться, его употребляю редко, но для дорогих гостей всегда держу. Коньяк хороший, из Еревана привёз. Тем более не каждый день ко мне такие люди заходят, хоть и обстоятельства нашей встречи, мягко сказать, странны.
— Дальше будет ещё интересней. А от коньячка не откажусь.
— Тогда проходите на кухню, а я сейчас принесу.
Пётр Алексеевич прошёл на кухню и уселся за стол. Обстановка на кухне оставляла желать лучшего. Старая газовая плита, старая раковина, старый холодильник. Стены были выкрашены непонятного цвета краской и местами замазаны цементом. Зато окно было пластиковое и стол новый.
Монахов вернулся с бутылкой конька в руках, достал из старого серванта рюмки и поставил всё на стол.
— Ну, рассказывайте, — произнёс Геннадий, разливая по рюмкам.
— Что вы знаете про красную землю? — спросил журналист.
— Да не особо много, — удивился вопросу историк. Там в каком-то поселке что-то с землёй случилось. Красная вроде как стала. То ли радиация какая, то ли что. Стеной их обнесли, опыты какие-то проводят. Информации мало об этом. Как-то лет пять назад по телевизору часто крутили. Я думаю, фейк это.
— Тогда в то, о чём я вам сейчас расскажу, вам будет трудно поверить. Но всё-таки постарайтесь это сделать. Рассказ будет долгим.
И Ручкин принялся рассказывать обо всех событиях, случившихся с ним на красной земле. Геннадий Петрович слушал внимательно, периодически удивлялся, время от времени что-то переспрашивал, кое-где, судя по глазам, не верил. К пяти утра бутылка опустела, а Ручкин и Монахов называли уже друг друга на «ты».