Рассвет холодный получился, серенький. Из-за стволов будто руки белесые лезут, тянутся. В такую погоду человеку неопытному в лесу делать нечего — в двух шагах тропы не разобрать, и черти-что мерещиться начинает. А иной раз и не мерещится…
Пчелы меня давно уж не жалили — на рассвете за медом хожу, они еще сонные, ну и дымом их немного окурить надо, тогда и соты резать можно, не бояться. А тут одна злая попалась, тяпнула куда-то под лопатку, жала самому не достать. Рубашки-то не было у меня, одна безрукавка кожаная осталась. Видно, пролезла полосатая внутрь, да там ее и прижало. Ладно, дома Фидж подсобит. К калитке подхожу — смотрю, сидит. В одеяло завернулся, одни рожки да нос торчат.
— Ты чего тут? — спрашиваю.
— Тебя жду, — бурчит, и еще глубже в одеяло зарылся.
Я рассмеялся, колоду с медом на ступеньку поставил.
— Ты меня и маленький-то так не встречал. Стряслось чего?
Думаю, мало ли, в комнату заглянул. Нет, тихо все. Спит Маллиона, коса на пол упала, блестит. Скинул я безрукавку, говорю: — Меня там пчела прижалила, самому не дотянуться.
Сел перед ним, Фидж жало пальцами нащупывает. Выдернул. А все вздыхает.
— Алиф сказали, мы одной крови. Она меня заберет… А я не хочу.
У меня сердце невпопад стукнуло. Так вот отчего Фидж так бычится на гостью нашу! Обернулся и говорю: — Коли не хочешь, так и не пойдешь. А силой никто тебя не уведет, сначала через меня переступить придется.
Он одеяло свое скинул, прижался, чисто котенок, дрожит весь. Мокрый, что твоя выдра. Упарился сидеть под шерстяным одеялом-то. А я по кудрям его глажу, в голове ни одной мысли связной нет. Только о том, что нехудо бы рубашку прикупить, а как пойдешь в деревню голышом? В безрукавке в люди идти негоже, в таких на нагое тело только наемники ходят — красотой выхваляются. Но придется, видать…
— Утро доброе.
Я подскочил, на крыльце Маллиона стоит. Поди знай, слышала ли она разговор наш? А и пускай, если правда вознамерилась мальца с собой сманить, так знать будет, что мы об этом думаем.
— Доброе — говорю, — только туману много. Ну да ничего, развиднеется.
Она улыбнулась, на двор вышла, руки подняла. И словно окно кто в небеса отворил —
Лучи золотистые теплые пролились, а туман отступать начал, росой обернулся. Трава сияет — смотреть больно. Я хотел Фиджу сказать, смотри, мол, красота какая… А он лежит на коленях у меня, руками цепляется, и дышит часто-часто. Я встревожился, смотрю — глаза закрыты. Я его за плечи потряс, зову, а он словно не слышит…
Маллиона подбежала, руку ему на голову положила, я удивиться не успел. Брови нахмурила, прислушалась к чему-то, и решительно так говорит: — В дом его неси, Только не на кровать, а на пол клади. Я сейчас в лес пойду, нужную траву принесу, обернусь быстро.
Корзинку для дров с крыльца подхватила, за калитку выскочила, прыгнула, смотрю — стоит на поляне важенка светлая. Я рот открыл, она ушами дернула, и в лесу пропала, только я ее и видел.
Ну, рассиживаться некогда, я сделал как сказали, ведь все равно лучшего-то ничего нет. Да и скаллирау знает, о чем говорит, по всему видать. На пол положил мальчика моего, рядом сижу, чем руки занять, не знаю. Ждать — оно завсегда трудней всего дается… Смотрю, а Фиджет головку запрокинул, дрожит так, что чуть пол не трясется. Страшно, и жалко, а как помочь? Тут Маллиона уже в человеческом обличье вбежала, охапку травы на пол бросила, да странной какой травы, красной, я и не видал такой… на нее Фиджа переложила, и одежду с него стягивает.
Мне кивнула: — Помогай.
Раздели, сели рядком на пол. Я горло прочистил, спрашиваю наконец: — Чего это с ним?
Она наскоро косу заворачивает, чтоб не мешалась, травой по рукам-ногам мальчонки водит, отвечает: — Линька первая у него… самая больная. Я потому и бежала через реку, что успеть хотела. Воды спустилась попить, человеком обернулась. Подстрелили-то меня еще на земле соседа вашего… Думала, ушла от погони, а там силок попался…