Я гляжу, глазами хлопаю, ничего ясней не сделалось. Маллиона, видать, по мне это поняла, и между делом рассказывать по порядку стала.
Скаллирау — народ древний, не такой, как алиф, конечно… Но жили они здесь задолго до первых городов на нашей земле. И ранее мало их было, а теперь и вовсе почти не осталось. Оленями и людьми оборачиваться могут, да еще третьей ипостасью, половинчатой, которая непосвященных боле всего пугает, когда природу их нелюдскую ясней всего видать. Могли скаллирау стихиями повелевать, потому и лесными хранителями их народы нелюдей признают. А пуще того теперь, когда едва-едва один хранитель на несколько чащоб великих остался…
— У каждого свой особый дар есть, — Маллиона ладонь протянула, Фиджета за руку держит, словно в одно время и к нему прислушивается, и со мной говорит, — Вот я, например, светом да теплом повелевать могу. Оттого и глаза золотые. Правда, дар у меня не такой, как в старину бывали — вулканы пробудить или успокоить могли огненные скаллирау… Или засуху остановить. Зла не делали, потому как землю слушают, все живое с нами говорит… Мать говорила, от темных дел мы силу свою потеряем.
— А Фиджет что? — спрашиваю. — Зелень к нему так и льнет…
Она кивнула, за кувшином потянулась, а я и сам пить хочу. Еще бы от таких-то разговоров. Разделили воду, сколько там осталось. Боязно было к колодцу идти, хоть на минутку глаза с сыночка спустить.
— Фиджет земными соками да растениями повелевать сможет, но и остальным тоже, лишь в меньшей мере. Я вот зверей призывать могу, и цветок взрастить, но больше всего свет меня слушается. Сына твоего приемного учить надо — говорит, — и своей силой управлять, и у земли ее брать, да и знать, как с телом своим справляться, без боли перекидываться…
Посмотрели мы на мальчика, весь от испарины блестит, плечи рыжей шерсткой покрылись, лицо будто плывет, меняется. Страшно смотреть, а оторваться никак не выходит…
— Первый раз скаллирау линяют на семнадцатую луну. Если бы он в семье рос, то упрежден был бы. Легче знать, за что тебе тело болью выкручивает, и что не навсегда это… — вздохнула и головой покачала. — А Фиджу втрое тяжелей, отец его ошибку допустил. Скаллирау выбирают пару не только лишь из своих, но и людей берут… Кровь разбавлять и к лучшему бывает, мало нас осталось. А Раиннэ, брат мой, не нашел себе женщины. И я далеко… Раиннэ здешнего леса хранителем был, взгляд рубиновый… Звери его слушались.
— Постой, — говорю, — это не его ли о прошлой весне в сеть поймали?
Маллиона кивает, из глаз слезы катятся.
А у меня словно язык в камень превратился, еле ворочаю: — Так это, выходит, в замке… человечью душу съели?!
Она пуще того плачет, хоть голос не дрожит, а щеки все в слезах, алым цветут, будто ледяной водой умыты.
— Не он первый, — говорит. — А у нелюдей, священники считают, души нет… Ладно что сразу забили, некоторые в плену держат, знают, кровь у нас целебная. В моем лесу тоже сеть на сети, всего в здешних чащах троих скаллирау умертвили. Потому-то как узнала я, что Раиннэ нет больше, прилетела птицей. Знала то, что сын у него родился, но как увидала мальчика, кровь его прочла, горько мне стало… Хоть и трудно во время гона себя в узде держать, кровь кипит, но брат думать должен был, на что дитя свое обрекает…
Голову опустила Малионна, помолчала.
— С тех пор, как церковники против нелюдей начали лютовать, опасно стало в настоящем обличьи являться, али в людском — непременно спросят, кто да откуда… Вот Раиннэ все чаще в оленьей шкуре ходил, и взял себе олениху. Не видела я ее, не знаю… Только дитя по зову лесному нашла. В Фиджете больше звериной крови течет, не ведаю, каково ему будет. Страшно, если в оленьем теле застрянет… И алиф не видели такого ранее, а если и видели, не скажут. Не любят они грустные вести передавать…
— А ко мне ты зачем его принесла? — спрашиваю.
— Некуда больше… Охота на нас идет, не знаю, буду ли жива назавтра… А больше кому отдать? До других скаллирау полстраны пройти, да и они по чащам хоронятся, лишний раз даже меж собой встречаться боятся. Когда с братом виделась, до травли еще — я к тебе в обличье оленьем приходила… и лесные говорили, что нечисть ты не притесняешь, зверей боле нужного не бьешь. Вот и решила, лучше будет тут спрятать. Ну а убьешь — так и быть, все равно ведь конец один…
Глаза подняла, сквозь слезы улыбается, словно солнце в ливень сияет, сквозь капли алмазные.