Отбросил я полено, что калитку подпирало, к дому подошел, и звук повторился. От дверей, снизу, чуть не из-под ног. Кряхтенье, писк. Луна еще не взошла, тьма — хоть глаз коли. Наклонился, смотрю, вроде сверток на пороге лежит. Перешагнул я ступеньку, и в дом. Лампу нашарил, запалил. Глядь, а на пороге-то… того. Дитё лежит, в тряпки кое-как замотано. Чумазый — не понять, зверек в шерсти или человек, только нос пуговкой и глазки блестят.
Ну, думаю, приехали… Видать, служанка какая из замка, или из деревенских кто решил от лишнего рта избавиться. Совсем не дело это. А и может по-другому дело вышло: потешился какой кобель девчушкой, да и бросил. Такое тоже бывает… Может, и она сама тут же где-то в лесу заплутала, меж кустов мечется. Поднялся я, с крыльца спустился и фонарь на колышек у ворот повесил — увидит, на свет придет. Ребенка я на крыльце оставил — сколько лежал, еще полежит, ничего ему не сделается. Вышел за тын, походил-покликал, в ответ тишина ночная, лишь вдалеке сова ухнула. Далеко отходить не стал — смысла нет. Весь лес все равно не обойти…
Вернулся, а он смирно лежит, на меня смотрит, палец сосет.
— Ну и что мне делать-то с тобой?
А он вдруг личико сморщил, и ну реветь! Я головой только покачал, подхватил на руки, в дом занес.
— Да ты, брат, мокрый весь… Не дело это, на холоде в сырых тряпках валяться… Чай, до лета еще полторы луны…
Зажег я печку, сунул дитё в корзину для дров, запалил другую лампу. Хорошая у меня лампа была, красивая, стекло тонюсенькое — огонек на просвет видать. Материна еще. Отец все берег, а я достал и пользую — что ж добру-то зазря в кладовой валяться? Там оно скорее испортится…
Малыш пригрелся, притих, на лампу смотрит. Развернул я его тряпки, смотрю — мальчик. Здоровенький, ручки сильные, ухватил за палец крепко, сразу не оторвать. А и не ткань это вовсе, а так, мешанина какая-то из мха да волокна крапивного. Совсем, видать, из нищеты родился, хотя по виду и не скажешь, щеки вон какие наел… Хотя на мамкином-то молоке все спервоначалу крепенькие растут, что оленята, что поросята малые. Это мать худеет, ежели год неурожайный выдается, а деткам хоть бы что…
Достал я из кладовой тряпок ворох, что от старой одежи остались, в хозяйстве тряпка — вещь полезная. Пыль вытряхнул, подумал, на мальца оглянулся.
— Постирать бы прежде надо, что скажешь?
В сторонку отложил. Взял коврик овечий, который мне один торгаш еще зимой отдал впридачу. Я тогда мед выменял на рубашку хорошую, еще и с вышивкой по вороту. Мед лесной вкусный, это правда…
Так вот, сунул я овчинку в корзину, малыша на стол положил, лампу на крюк повесил над лоханью, сходил за водой. Ну, думаю, сейчас крику будет! Вода-то колодезная, ледяная, пить — зубы ломит… А он ничего, будто привычный. Помыл уж, как сумел… Шкурка смуглая, волосики оказались темные, курчавые. Глаза не разобрать какие — все ж не белый день стоит… завернул в рубашку свою, ту, что поплоше была, и снова в корзину положил. А он опять плакать намерился, да как — оглохнуть можно! Тут я себя по лбу-то и хлопнул.
— Батюшки, да ты голодный, небось! Вот так радушный из меня хозяин, гостю еды не предложил!
Ходят тут у меня лесные буйволицы, у них молоко и беру. С меня — трава луговая, кошеная, с них — молока кувшин. Но это только в начале лета, потом-то уж приходится в деревню ходить, а молоко на льду в погребе держать. Пока отец был жив — была у нас корова, а потом я ее продал, зачем мне одному такая прорва молока? За буренку лук дали хороший, тисовый, с оплеткой. Боевой лук, не чета моему самодельному. Стрелять я могу хоть как, хоть с седла, хоть навесом — в лесу без охоты быстро ноги протянешь, и стрел каких хошь заготовить могу, а вот лук лучше пусть мастер сделает — каждому своё.
Плошку принес, а и думаю — кормить-то как? Небось, из чашки пить не обучен еще… На руки взял, стал тихонько поить, с ложечки. Вначале-то малыш пищал, не понимал, чего я от него хочу, а как молоко на губы попало — смекнул, приноровился. Почитай, стакан выхлебал. Молоко жирнющее, травой пахнет… Так и пригрелся у меня, жаль было назад в корзину перекладывать. Но там ему тепло, рядом печка потрескивает… да и не сидеть же так до утра?
Среди ночи меня с кровати как подбросило. Крик поднялся — не передать! Я спросонья все позабыл, чего вечером было, никак не пойму кто вопит и где… Потом-то вспомнил, конечно, лучинку запалил.