Фиджет руку поднял, знак подавая и в истинный облик скаллирау перекинулся. Тут я всех увидал, даже те, кто доселе таились, глаза людские отводили, теперь словно из воздуха соткались. Разные, и много их, я и названий столько не знаю… Фидж ко мне обернулся и говорит:
— Пусть видят люди, кто мы есть.
Фиджет вперед пошел, я за ним, и Лио рядом. Пальцы с моими сплела — кто знает, что дале будет? Стражники отмерли, в ворота побежали с воплями, дескать, закрывайте скорей. Тут колокол звонить кончил, и услышал я властный окрик сверху. Створки снова отворяться стали, со скрипом, с тяжестью. Ох, кому-то на вороте туго приходится…
Спустился лорд Уилленрой со стены, в проеме встал. Сначала мне в глаза глянул, будто что прочесть в них хотел, после на Фиджета взгляд перевел. Мальчик мой шаг навстречу сделал, и рот открыл говорить, а лорд Уилленрой ладонь поднял и сам из ворот вышел на поле снежное.
— Не проси у меня ничего, — говорит. — Не должен ты перед человеком за свой народ на колени вставать. Это нас обоих унизит… — брови нахмурил и закончил:
— Слишком много мы вашей крови выпили, чтоб такой малостью я мог вину искупить… Войдешь ли в мой дом как гость или побрезгуешь?
Поглядел Фидж ему в глаза, словно два мира на перепутье встретились, и голову склонил. Лорд обернулся на людей, что за воротами столпились, и кричит:
— А кому не по душе мое решение, может и посейчас уйти навстречу Феррерсу с псами епископскими, они союзникам рады будут…
Никто не вышел, слава Богу. Меня аж гордость взяла. Ну, думаю, не все души людские тьмой помечены… Отступил лорд в сторону, и мимо него поток в замок хлынул цветной, искрящийся. Миуны второй ипостасью оборотились, людьми коренастыми, длинноволосыми, на шеях талисманы из звериных зубов, в руках посохи резные… Алиф звенят-смеются, весь двор их треньканьем да блеском крыльев заполнился, словно весна настала. Тут и Виллья бросилась — среди деревенских Джерда с детьми увидала. Смотрю, люди улыбаться начали, страх любопытством сменился, а некоторые и вовсе знакомых нелюдей нашли, гляжу — переговариваются. Дети к раззукам тянутся, камешки их цветные на браслетах трогают. Овцы с перепугу блеяли, упирались, не желали в хлев заходить, пастушок с ними в толчее умаялся, уж ругаться начал. Метнулись к ним тени светлые, то ли птицы, то ли духи какие лесные, и животинки вдруг замолкли и мирно в загон вошли.
Как ворота брусом заложили, Уилленрой к Фиджу повернулся и говорит:
— За своих людей я ручаюсь, защищаться до последнего будем. Лучше смерть, чем в церковные казематы попасть, знаю, о чем говорю. А вы, народ лесной, если чем можете — помогите. Участь у нас теперь одна.
И поднялся снова на стену. Оттуда уж кричат — враг приближается… Я не утерпел, тоже поднялся, глянул. Лучше б не смотрел, ей-Богу… С севера тьма на нас шла, что на небе, что на земле… Словно кровь черная снег шаг за шагом заливала, лишь блестят епископские кресты золотые да полотнища лиловые с соколом… Издали не разберешь, кто там идет, но что люди еще по небу не выучились летать, точно знаю.
Слышу, Маллиона тихо говорит:
— Призвали церковники себе на службу тьму великую… Ведет их кто-то за собой. Зову его они пока покоряются. Вот только темные никому полностью подчиниться не могут, лишь жажде своей неуемной.
Из подвала замковая стража короба с оружием вынесла. Деревенские, конечно, не воевать, а больше пахать да сеять обучены, однако шлем на голове и меч у пояса куда как уверенности придают, а из лука стрелять или сулицу метнуть многие у нас горазды. Я тоже подошел стрел набрать — своих-то у меня немного, лишь для охоты как раз, а в бою лишних стрел не бывает. Смотрю — на стене котлы со смолой уж дымятся, костры горят. Верно это, огонь стихия сильная, стрела горящая и человека, и нелюдя убьет.
Женщин с детьми и стариков немощных, конечно, в самой твердыне укрыли, в церкви — там стены потолще прочих и в стене у алтаря родник из скалы бьет. Туда же и нелюди набились. Уилленрой лишь приказал служкам все подсвечники и чаши серебряные в нишу под крышку за алтарь сложить, от греха.
Под сводами лунные крылатые устроились, от света свечного подальше, болотники да брауни цветные наоборот, поближе к жаровне жались. Тиоши мелкие по юбкам женским на колени карабкаются, чисто котята. Дети деревенские, что досель плакали от шума да суматохи, затихли, на нелюдей во все глаза глядят, а те и рады стараться. Алиф хоровод в воздухе затеяли, малышам на радость. Известно, что не боятся твари волшебные ребятам малым показываться, пока не выросли, пока сердце в груди не зачерствело…