Повел нас Фиджет тропой другой, не той, что я обычно к людям выхожу. Пока шли, Фидж остановился лишь раз, носом повел, алиф крылатых послушал, к нам с Вилльей повернулся.
— Деревня горит…
Жена гончарова в меня вцепилась, слезы глотает, но вперед идет, корзинку с тиошатами крепко прижимает. Хоть и муж там остался, и дети любимые, но не время сырость разводить. Сила сейчас нужна, негоже ее в пустом вое растрачивать. А может, успел Джерд с сыновьями в крепость уйти, гончар — мужик толковый, я уже говорил.
Мне на плечи раззуки влезли — так на наречьи ихнем болотный народец зовется. Морщинистые, словно старички дряхлые, глаза темные, зрачок лягушачий. А вот кожица мягкая, теплая, вовсе не склизкая, как о болотниках рассказывают. Ножки свесили и сидят, у одного голубой огонек над плечом парит.
Огоньки болотные, оказывается, не от волшебства получаются, а живые они и сами выбирают кого послушаться, на чей зов приплыть. Раззуки тварюшек этих берегут, в переходах подземных цельные залы им отведены. Странно мне думать, что под лесом нашим еще другая страна имеется неведомая, подземная. Может, и увижу когда-нибудь, вон как эти двое ко мне льнут, вдруг после пустят поглядеть?
На крылышки алиф я насмотрелся вдоволь. Разные они у них, как в природе бывает — вроде та же бабочка лесная на траве греется, а все ж у каждой пятнышки по-иному на пыльце сплетены. Так и тут.
За нами целая река жителей лесных да полевых по снежку первому топотала. Кто показывался, а кто и невидимым рядом шел. Дыхание да щебет слышишь, а разглядеть не получается, взгляд соскальзывает. Звери тоже были. Не простые, а оборотные, миун по-лесному зовутся. Не знать если, то простым медведем или, скажем, волком кажется.
Шел я, на тех, кто позволял, без застенчивости смотрел и думал, что походят они на нас. Те ж цвета, ушек и глаз по двое, руки-ноги или лапы звериные на месте. И немудрено, ведь все на свете Единой рукой создано… Так отчего и когда люди себя выше прочих тварей разумных стали считать, а их — нечистью поганой, которую лишь истреблять положено?
С опушки башни серые показались, а еще раньше звон колокольный тревожный в воздухе разлетелся. На окраине замедлили мы шаг, я было хотел вперед выйти, мало ли как в замке наше появление примут… Могут и стрелами угостить со стен, так пусть прежде мне одному достанется. Но Фиджет меня плечом отодвинул, первым пошел, голову держит высоко, кажется, что и снег под шагами его легкими промяться не посмеет.
Ворота открытыми стояли, а на дороге стражники кольчугами блестят, людей подгоняют скорей заходить. Смотрю, пастух деревенский стадо внутрь гонит-торопится… А наверху стены, над самыми воротами, меж зубцов, черный плащ на ветру сквозит — хозяин по стене ходит, видать, приказы воинам отдает. Последние старик со старухой внутрь вбежали, стражники на дорогу глянули, и тоже к воротам пошли. Те закрываться стали, не спеша, снег загребая.
Тут и мы из-под свода лесного показались. Солдаты нас увидали, рты разинули и застыли, как вкопанные. Мне в плечо миун дышит, медведище — полтора моих роста.
Фиджет руку поднял, знак подавая и в истинный облик скаллирау перекинулся. Тут я всех увидал, даже те, кто доселе таились, глаза людские отводили, теперь словно из воздуха соткались. Разные, и много их, я и названий столько не знаю… Фидж ко мне обернулся и говорит:
— Пусть видят люди, кто мы есть.
Фиджет вперед пошел, я за ним, и Лио рядом. Пальцы с моими сплела — кто знает, что дале будет? Стражники отмерли, в ворота побежали с воплями, дескать, закрывайте скорей. Тут колокол звонить кончил, и услышал я властный окрик сверху. Створки снова отворяться стали, со скрипом, с тяжестью. Ох, кому-то на вороте туго приходится…
Спустился лорд Уилленрой со стены, в проеме встал. Сначала мне в глаза глянул, будто что прочесть в них хотел, после на Фиджета взгляд перевел. Мальчик мой шаг навстречу сделал, и рот открыл говорить, а лорд Уилленрой ладонь поднял и сам из ворот вышел на поле снежное.
— Не проси у меня ничего, — говорит. — Не должен ты перед человеком за свой народ на колени вставать. Это нас обоих унизит… — брови нахмурил и закончил:
— Слишком много мы вашей крови выпили, чтоб такой малостью я мог вину искупить… Войдешь ли в мой дом как гость или побрезгуешь?
Поглядел Фидж ему в глаза, словно два мира на перепутье встретились, и голову склонил. Лорд обернулся на людей, что за воротами столпились, и кричит:
— А кому не по душе мое решение, может и посейчас уйти навстречу Феррерсу с псами епископскими, они союзникам рады будут…
Никто не вышел, слава Богу. Меня аж гордость взяла. Ну, думаю, не все души людские тьмой помечены… Отступил лорд в сторону, и мимо него поток в замок хлынул цветной, искрящийся. Миуны второй ипостасью оборотились, людьми коренастыми, длинноволосыми, на шеях талисманы из звериных зубов, в руках посохи резные… Алиф звенят-смеются, весь двор их треньканьем да блеском крыльев заполнился, словно весна настала. Тут и Виллья бросилась — среди деревенских Джерда с детьми увидала. Смотрю, люди улыбаться начали, страх любопытством сменился, а некоторые и вовсе знакомых нелюдей нашли, гляжу — переговариваются. Дети к раззукам тянутся, камешки их цветные на браслетах трогают. Овцы с перепугу блеяли, упирались, не желали в хлев заходить, пастушок с ними в толчее умаялся, уж ругаться начал. Метнулись к ним тени светлые, то ли птицы, то ли духи какие лесные, и животинки вдруг замолкли и мирно в загон вошли.
Как ворота брусом заложили, Уилленрой к Фиджу повернулся и говорит:
— За своих людей я ручаюсь, защищаться до последнего будем. Лучше смерть, чем в церковные казематы попасть, знаю, о чем говорю. А вы, народ лесной, если чем можете — помогите. Участь у нас теперь одна.
И поднялся снова на стену. Оттуда уж кричат — враг приближается… Я не утерпел, тоже поднялся, глянул. Лучше б не смотрел, ей-Богу… С севера тьма на нас шла, что на небе, что на земле… Словно кровь черная снег шаг за шагом заливала, лишь блестят епископские кресты золотые да полотнища лиловые с соколом… Издали не разберешь, кто там идет, но что люди еще по небу не выучились летать, точно знаю.
Слышу, Маллиона тихо говорит:
— Призвали церковники себе на службу тьму великую… Ведет их кто-то за собой. Зову его они пока покоряются. Вот только темные никому полностью подчиниться не могут, лишь жажде своей неуемной.
Из подвала замковая стража короба с оружием вынесла. Деревенские, конечно, не воевать, а больше пахать да сеять обучены, однако шлем на голове и меч у пояса куда как уверенности придают, а из лука стрелять или сулицу метнуть многие у нас горазды. Я тоже подошел стрел набрать — своих-то у меня немного, лишь для охоты как раз, а в бою лишних стрел не бывает. Смотрю — на стене котлы со смолой уж дымятся, костры горят. Верно это, огонь стихия сильная, стрела горящая и человека, и нелюдя убьет.
Женщин с детьми и стариков немощных, конечно, в самой твердыне укрыли, в церкви — там стены потолще прочих и в стене у алтаря родник из скалы бьет. Туда же и нелюди набились. Уилленрой лишь приказал служкам все подсвечники и чаши серебряные в нишу под крышку за алтарь сложить, от греха.
Под сводами лунные крылатые устроились, от света свечного подальше, болотники да брауни цветные наоборот, поближе к жаровне жались. Тиоши мелкие по юбкам женским на колени карабкаются, чисто котята. Дети деревенские, что досель плакали от шума да суматохи, затихли, на нелюдей во все глаза глядят, а те и рады стараться. Алиф хоровод в воздухе затеяли, малышам на радость. Известно, что не боятся твари волшебные ребятам малым показываться, пока не выросли, пока сердце в груди не зачерствело…
Миуны во дворе, рядом с замковым войском, у ворот остались, а мы втроем на ступенях лестницы, что на сторожевую башню ведет, сели, чтоб и своих, и чужих видать было. Надо дать ногам покой, еще напляшемся сегодня, по всему видать. А вот лорду все одно не до отдыха — то внизу голос его слышен, следит, как бревна к воротам несут, то на стенах с воинами говорит, то Фиджа о чем-то спрашивает…