Солдаты замешкались, видя, что начальство вместе с конями в уголь превратилось. Оглядываются, на нас смотрят. Такие же парни деревенские, лишь в одежу цветную завернуты. Воинов-то настоящих, тертых, меж ними едва половина была. Угар быстро сошел, как поняли, что за ними — пусто, а тут мы, до последней капли крови драться готовые.
Тут темные вовсе разбушевались — видать, зов свой скаллирау голубоглазый с них снял, а жизнь ведь не только из наших тел пролита была, но и из вражьих. Зачем глаза себе светом жечь, ежели добыча на поле — вот она! Темные нас и бросили, на них накинулись… А те люди, что наверху с нами рубились, оружье опустили. Снизу крики несутся, вся тьма туда хлынула, а мы стоим с врагами своими плечом к плечу и смотрим на картину эту жуткую.
Тут лорд Уилленрой клич бросил, мол, неужто мы души живые на растерзание тварям темным оставим?! На коня вскочил, забрало опустил и приказал ворота отворять. За ним отряд сгрудился, коней похватали — кто свои, а кто пришлые, уж не важно было, главное — люди и нелюди, что готовы против тьмы жадной сражаться…
Я уж попрощаться с ними успел — куда там хоть какому отряду храброму против этакой кучи… А тут водяной скаллирау вновь руки поднял. Спервоначалу-то я и не понял, что такое творится, только холодом вдруг откуда-то сбоку повеяло. Глядь — батюшки, а река-то! Серой волной поднялась, вспять потекла… после крылья расправила, словно птица тяжелая, древняя, и обрушилась на темное облако у стен наших. Всех, что на камнях еще извивались, прочь смыла потоком ледяным, чистым. А посредь пены текучей скаллирау стоит, весь голубым светится. Тучи над головами нашими расползаться начали, слышу: Маллиона вздохнула, к свету потянулась. Тут и стали лучи солнца зимнего пробиваться, да тварей темных в воду рушить. Три огня ярких по сторонам горят: Золотая Лио, снизу скаллирау синий да Фиджет цветом лесным переливается. А внизу зеленые корни из земли взметнулись, давят, мнут нечисть темную… А наш-то лорд с воинами к островку прорубается, где еще люди живые остались.
Вдруг слышим звук низкий, ледяной… Даже рыком назвать этакое язык не поворачиватся. Через поле кто его услыхал, всех до печенок пробрало ужасом могильным. Встала из гущи тварь темная. Огромная — что твой дом. Лапы-крючья вытянула, и к скаллирау направилась — на огонек волшебный, силы сладкой испить. А тот весь к нам подался, речными потоками муть прочь смывает, не видит, что за спиной у него творится. Фиджет руку протянул — пополз к чудищу корень длинный, но видим уж все, что ему не успеть… занесла тварь лапу над скаллирау, да застыла, замешкалась. Смотрим — стоит перед чудищем наш лорд. Коня уж успел в бою потерять, пеший стоит, только свет от меча отражается. Страшилище, видать, не сразу смекнуло, что он всерьез, и это промедление ему лапы когтистой стоило, а после и жизни, когда корни Фиджетовы зелёные до туши энтой черной добрались да в сыру землю утянули… Только-только Фидж успел Уилленроя от смерти спасти. Меч мечом, но от ответного удара лапищи рыцарь наш далече улетел… Благо, речная вода уж в русло вернулась, в доспехах не поплаваешь, разве по дну до берега пешком идти. Миун его подобрали, на спину медведю погрузили.
Тут солнце с неба и хлынуло — морозное, свежее, как стрелы, лучи рассыпало, последних тварей темных ослепило, на мечи людские уложило да миун на зубы.
Водяной скаллирау в замок не вошел, в лес направился. Его останавливать не стали — не до того было. Я Лио мою с камня стащил, к груди прижал, а там и Фиджет подбежал, под бок мне пристроился. Дышит тяжело, но ведь живой!
После скаллирау в людской облик перекинулись, в зал пошли, куда раненых бойцов стаскивали. Ходили меж них, Айре помогали, последние силы отдали, но ни один человек у нас в тот день не погиб больше, кроме тех, кого первым ударом враг на небеса отправил. Лио и меня хотела волшебством лечить, но я не дался. Будто не вижу, как тяжко ей. Не помру, небось, от царапины, по старинке управлюсь. Айра быстро плечо зашила, медом смазала, всего-то и делов. Фиджет себе теплый угол нашел в людской, по обыкновению, клубком свернулся. Я его будить не стал, и другие все тихо ходили, кто-то ему и одеяло принес, и подушку под щеку сунул…
Когда лорда в замок миун-медведь притащил, Лио с Илайн убежали над раненым в господские покои хлопотать. Маллиону я после на руках оттуда вынес, вниз спустился, к огню поближе сел. Горячего вина мне в руку сунули, ну, я ей дал и сам выпил. Тут у меня глаза и закрылись…
В жизни более поганого утра у меня не было, как то, после того боя. Вроде и знаешь, что все свои живы, враг за стенами в поле ворон кормит… А тело ломит, как от хвори, да ни на что глядеть неохота. Вот бы в лесу одному оказаться, не говорить ни с кем. В глаза не смотреть Но не отпустят так просто, нехорошо. Опять же, идти до избушки нашей далеко да по снегу…
Пришлось глаза продирать, шевелиться. Смотрю — в зале высоком половина войска вповалку храпит, наши, лиловые, красные… а женщины тихо поверх ступают, посуду носят, дров в камины подкладывают. У меня Лио в руках пригрелась и кто-то нас с ней одеялом пуховым прикрыл. Одна из баб деревенских увидала, что я проснулся и подошла, кувшин с водой протягивает. Вода студеная, вкусная, брусникой пахнет. Женщина улыбнулась и дальше пошла. А у меня на сердце легко стало, словно в детстве, когда мать жива была. Что бы ни было, а ты спи, дитя, за тебя уж все решат и от всего уберечь смогут. Все, что мог, ты сделал, дальше не твоя забота. Прижал я к себе свою нареченную и снова заснул.
Когда второй раз проснулся, уж солнце в зенит поднялось, а нелюдей след простыл. Ушли они на рассвете, все разом, будто и не было. Но люди-то успели на них налюбоваться, а чудес да знамений теперь на жизнь вперед хватит, до правнуков пересказ дойдет. А к вечеру и мы собрались, благо помощи не требовалось больше, люди-то меж собой и без нас разобраться смогут, не дети малые, небось. Встретил нас лес снегом чистым, свежим, луна светлая тропы серебром застелила. Тихо и светло в лесу, черная нечисть-то долго еще раны зализывать будет после вчерашнего. Слишком раскормили тьму люди неразумные, равновесие миров нарушили, вот и поплатились за то.
Что после было? Ну, о чем знаю, о том расскажу. Молва быстро по стране расползлась, да пока до столицы дошла, изменилась до того, что и признать нельзя. Это нам на пользу обернулось. Сам король пожелал узнать-разобраться, за что епископа высокого прилюдно огонь небесный дотла спалил. А как разобрался, так и многое другое вскрылось, как рана гнойная. Епископ сожженый сам себе голову задурил, книг древних начитавшись. С нечистью одной рукой сражался, а другой рать темную прикармливать стал. Думал клин клином вышибить, а после и с остатком расправиться. Вот только не додумал, что тьма-то лишь тьму породить может, и на службу Богу ее поставить никак нельзя…
Оказалось, не один он такой разумник был, других чинов церковных за собой сманил. Кое-кто и магией баловаться стал, самолично наговоры стряпать…
Голов полетело много, зато после в церкви дышать легче стало. Гонения на нелюдей поутихли, без науськивания да без наград. Стали больше говорить о свете, не о тьме. Тьмы-то везде хватает, и в сердцах людских… А свет надо пестовать и за него держаться.
После говорили еще, что у архиепископа в саду духа древесного видали. Церковник тот огородничать любит, вот у него в саду и поселился кто-то, теперь на пару деревья растят. Не очень мне в то верится, ну да пусть их болтают, это байка хорошая, теплая.
Лорд наш как в себя пришел, за дела взяться хотел, да куда там… Глубоко его когти черные порвали, и латы стальные не уберегли. Илайн вместо него вызвалась бегать — слово хозяйское разносить, да хорошо так справлялась, что и после ему уж не надо было в дела мелкие входить. Лишь советовалась, что с людьми чужими делать. Иные по домам да деревням своим разошлись, другие захотели под руку лордову встать. Уилленрой хотел самолично в глаза им взглянуть да клятвы принять, но тут уж Илайн поперек встала — отлежаться прежде надо, ежели люди те так хотят его именем назваться, то погодят луну-другую. Лорд и сам это понял, когда с кровати вскочить решил, несмотря на запрет. Пока раны притихли, лежишь — кажется, вся сила при тебе, а как шевельнешься — кисель киселем.