Но приливы всегда повторяются. Вечно. Ничто не может им помешать. А когда они возвращаются, то смывают память о том, что было.
За неделю до свадьбы она с неожиданной серьезностью произнесла:
– Мне нужно сказать тебе одну вещь…
Глаза ее подозрительно блестели, и я кивнул.
– Я слушаю.
– Не здесь…
Я снова кивнул, и мы сели в шестнадцатифутовый катер, который я одолжил у приятеля. Она показывала, куда плыть, и вскоре мы оказались здесь. Причалив к берегу почти в том же месте, где я находился сейчас, мы выбрались на песок и зашли в лес, где стояла часовня и где я сделал ей предложение. Каждое дерево, каждый камень под ногами казались нам знакомыми – для нас обоих это место было связано со множеством приятных воспоминаний.
Толкнув входные двери, она провела меня по центральному проходу к алтарю. Часовня была заброшена несколько десятилетий назад, и повсюду виднелись следы разрухи. То и дело нам приходилось перешагивать через обломки стропил и крыши.
Взяв меня за руки, Мари сказала, с трудом сдерживая слезы:
– Я только хотела, чтобы ты знал…
Я ждал. Я видел, что ей больно, и мне хотелось дать ей возможность выговориться, излить свою боль.
– Я хотела, чтобы ты услышал это от меня… – Мари похлопала себя по груди. – Я хочу и готова стать твоей женой… Хочу всей душой и всем сердцем, но…
Я отвел с ее лица упавшую на него прядь волос.
– Тебя что-то смущает?
Это были не самые умные слова, но тогда я не смог придумать ничего лучшего.
– Я не могу дать тебе то, что обещала.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду… – Мари отвела глаза. – Когда я была моложе, я лишилась одной вещи. Точнее, у меня ее отняли, и теперь ее нельзя вернуть никакими силами. Я… – Она покачала головой. – В общем, если все и дальше будет так, как ты… как мы хотели, ты можешь обнаружить, что я не…
– О чем ты?!
– Мой отец… – Слезы, которые Мари сдерживала изо всех сил, вдруг хлынули из ее глаз. Руки взлетели и обвили мою шею. – Пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя… не считай меня испорченной. Грязной. Это было давно. Очень давно.
Ее речь была отрывистой и бессвязной, но только полный кретин не сумел бы сложить два и два. Между тем Мари продолжала шептать, прижимаясь к моему уху горячими губами.
– Мама узнала… Она развелась с ним. После того как он вышел из тюрьмы, я больше никогда его не видела.
Я прижал ее к себе, но то, что она так долго скрывала, удерживала в себе, уже вырвалось на свободу. Оно причиняло боль, обжигало стыдом, внушало неуверенность и страх. К счастью, мне хватило ума это понять. Заключив лицо Мари в ладони, я крепко ее поцеловал. Ее губы казались горько-солеными на вкус.
– Все это не имеет никакого значения. Я люблю тебя. Я полюбил тебя еще до того, как мы встретились. Я любил тебя всегда, и ничто не в силах это изменить. Поверь мне, пожалуйста!
– И я тебе все еще нужна?
Я обнял ее за плечи и улыбнулся.
– Конечно.
– Ты уверен?
– Абсолютно.
– Я не стану тебя винить, если ты…
– Никогда! – Я прижал палец к ее губам. – Перестань. Я люблю тебя. Люблю такой, какая ты есть. Нет, я не хочу сказать, что это ерунда, но любовь…
Отчаяние отразилось на ее лице.
– Что?..
Я на мгновение замешкался, подыскивая слова.
– Она… переписывает воспоминания на свой лад. Превращает боль в красоту. Рисует нам то, что может быть.
– Ты правда так считаешь?
– Правда.
Она прижалась ко мне.
– Тогда нарисуй меня!
Нелегко хоронить двух людей, которых любил больше всего на свете. Путь на юг, где я должен был развеять прах Дэвида, мог занять несколько дней или даже несколько недель. А потом предстояло возвращение. Я, однако, надеялся, что путешествие туда и обратно даст мне время, необходимое для того, чтобы свыкнуться с тем, что мне придется развеять над водой прах Мари. Свыкнуться?.. Кого я пытаюсь обмануть?! Свыкнуться с подобным нельзя, но время мне все-таки понадобится. Хотя бы для того, чтобы убедить себя в неизбежности этого шага.