К югу от Джексонвилла я сбросил скорость, прошел под очередным мостом и свернул в устье Черного ручья. Как и в реках Суонни, Сент-Мери и Сатилла, вода в нем имеет очень необычный темный цвет, но это вовсе не означает, что вода плохая. Напротив, это очень хорошая вода. Ее цвет объясняется высоким содержанием таниновых кислот, которые образуются в результате гниения органических веществ, в частности – больших масс листвы, скопившихся на дне за столетия. Выглядит эта вода как крепкий ледяной чай; некоторых это смущает, но, как говорится, «чтобы судить о пудинге, надо его отведать».
Близ устья глубина Черного ручья резко возрастает с шести-восьми футов до почти сорока. Когда-то давно капитаны морских судов предпочитали запасаться водой именно из него, так как здешняя вода была исключительно чистой и, благодаря содержанию танинов, долго не портилась. Огромные парусники поднимались по реке Сент-Джонс, заходили в Черный ручей и, достигнув сорокафутовой глубины, использовали балластные камни, чтобы наполнить свои бочки близ дна, где вода была особенно хороша.
Некоторые даже утверждали, что она кажется сладкой на вкус.
Сегодня я поднялся вверх по ручью так быстро, как только позволяло течение, чтобы дать Дэвиду возможность насладиться чистой водой и свежим воздухом. Когда ручей стал сужаться, с вершин деревьев над нашими головами взлетела пара белоголовых орланов и, поймав восходящий поток воздуха, стала подниматься в небо, то ли прощаясь, то ли салютуя. Проводив их взглядом, я пристал к берегу в том месте, где к дереву была привязана «тарзанка» и где Дэвид всегда любил купаться. Здесь я позавтракал, а на десерт откупорил бутылку его любимого вина, наполнил два бокала и выпил сначала один, затем другой, чтобы доля Дэвида не пропала зря.
Покончив с завтраком, я отплыл на середину ручья. Когда мой глубиномер показал сорок два фута, я встал на якорь, взял в руку пустую молочную бутылку с плотно завинченной крышкой, а потом взобрался на нос и прыгнул в воду. Таща за собой бутылку, я перебирал руками якорный трос, погружаясь все глубже. Прежде чем я достиг дна, мне пришлось дважды выравнивать давление в ушах. Когда, по моим расчетам, я оказался на глубине более тридцати футов, я открыл бутылку, дал ей наполниться, снова завинтил крышку и поднялся на поверхность. Отдышавшись, я сделал из бутылки большой глоток, а остальное спрятал в носовом отсеке. Именно так поступал Дэвид: он нырял, потом делал глоток, а потом клялся и божился, что такой сладкой воды не пил от роду.
Когда я снова оказался в границах Джексонвилла, солнце садилось за моим правым плечом и над рекой начинали сгущаться вечерние сумерки. Пора было позаботиться о пристанище на ночь, но, повернув к причалу, показавшемуся мне симпатичнее остальных, я вдруг заметил в воде какое-то существо. Это определенно была не рыба. Когда я приблизился, то понял, что передо мной – лабрадор-ретривер, который крайне целеустремленно плыл вдоль реки.
Да-да, именно вдоль. То есть он не старался выбраться ни на один, ни на другой берег, а плыл себе и плыл, словно теплоход или грузовая баржа. Можно было подумать, что пес твердо решил догнать какую-то давно исчезнувшую из виду лодку или катер.
Заглушив двигатель, я подрулил к нему, но пес не попытался взобраться ко мне на борт. Казалось, он вообще меня не заметил и продолжал плыть к одному ему известной цели.
– Эй, приятель, откуда ты здесь взялся?
И снова он не удостоил меня внимания. Пришлось перегнуться через борт и поднять его в лодку за загривок. Оказавшись на палубе, пес даже не дал себе труда отряхнуться; вместо этого он с разбега запрыгнул на нос и встал там, словно часовой, напряженно глядя вперед. Никакого ошейника на нем не было. Это был просто очень красивый, почти белый лабрадор, который, судя по виду, находился в расцвете сил. Он был еще молод – я не дал бы ему больше двух-трех лет, хотя я не большой специалист по собакам. В общем, передо мной было великолепное молодое животное, и я снова огляделся по сторонам в поисках лодки или человека на берегу, который выкрикивал бы какое-нибудь собачье имя, но мы были совершенно одни.
Я, разумеется, мог швырнуть его обратно в реку, но мне показалось, что, если пса кто-нибудь ищет, заметить его на носу моей лодки будет проще, чем в воде. Кроме того, нам было по пути – мы с Дэвидом все равно направлялись туда, куда плыл пес; в противном случае я, наверное, не стал бы подбирать пассажира. И наконец, его великолепный окрас, превосходный экстерьер, твердое намерение и дальше нести свою вахту на носу рядом с оранжевым ящиком делали нас довольно заметными. Я был уверен, что его уже ищут (обстоятельства, конечно, бывают разными, но такими собаками обычно не разбрасываются), поэтому я не сомневался, что рано или поздно хозяин пса даст о себе знать.