Собирался дождь. Летел со скоростью ветра на чудесном коне Гордон, с золотыми копытцами. Проносились километры в прыжках красногривого коня, сошедшего словно из древних легенд, как карамельная конфета на палочке, также желанная мечта для мальчиков, желавших поскорей стать рыцарями и отправиться на турниры. Шерсть была упруга, копьём не прорубит, а если ударит копытами – и глыбу каменную раскрошит. Боялась за него Лю Ма, не могла одного оставить, вот и попросила с южных прерий доставить волшебное животное, похожего на огонь и мощного как небо. Сказка и реальность смешивались, продавливая пространство. В багровом сиянии коня Гордон сходил на языческого бога, насылающего ураганы и грозы, огонь и молнии, предвестник перемен; бог мести.
Нёсся по полям, по земле тёплой Гордон, и к рассвету огненной вспышкой напугал своих крестьян, уже считавших, что их хозяин мёртвым и не признавших в небритом, злом и сияющем господине своего графа.
– Кто правит этой землёй? – спросил человек подданных.
– Упаси Боже, душу нашу грешную. Да отведи беды от нас и нечисть.
– Кто правит этой землёй?
– Наш господин – Мор, младший сын старшего графа.
– Кому досталась Эмиральда?
– Эмиральда держит пост по погибшему мужу на охоте. На следующей недели она будет венчана за младшего брата, как гласит закон.
– Живы ли дети графа Гордона?
– Живы, господин. Живы! В покоях графини поживают.
– Жива ли мать его?
– Хворает.
Потемнел граф Гордон, всё поняв. Под женской юбкой хранит детей его жена; сама трясётся и не знает, куда бежать и кому обратиться. Старшие сыновья при дворе короля находятся, обучаются науками, а младшим, которым было и десять лет, и пять, и два – все на руках. Письма не пошлёт – везде враги. Кухарки и няньки – все в темницах. Морят голодом, выуживают из дальних покоев, выходить замуж предлагают. А если за порог ступит – схватят, обвенчают, а детям шеи перерубят. Наверняка, письма левые отослали во двор короля, чтобы обмануть и его, и детей графа, а крестьян секут и бьют. Плакала днями и ночами Эмиральда, ободряя детей, кормя скудным грудным молоком меньших. Седела, волновалась, господу молилась. И всё надеялась, что муж жив и спасёт её. А если нет – за ним пойдёт да детей заберёт, лучше сама жизнь их возьмёт, чем клинок чужого к нежным шейкам прикоснётся.
Почти месяц в покоях пробыли. Тощали, вздрагивали от стука в засовы. Готовились к похоронам своим. И ещё больше задрожали, услышав крики со двора.
На их крепость шёл мертвец на коне. Обступали его крепостные, шептались. Лишилась чувств бедная жена, упала на пол под стон детей. Началась осада. Вызывал на битву Гордон Мора, шедшего к заложникам своим. Вырубили люди ставни, разломали двери, выхватили бледных дитяток и вывели на стену, чтобы Гордон посмотрел на детей и сдался сам, иначе бессмысленно станет их защищать.
Отец несчастного семейства спустился с коня. Обступили его крестьяне, обхватили верёвками стража Мора, затянули Гордона и бросили в темницу. И коня тихого повязали.
“Почему не стукнешь копытами? Видишь, что погибаю”, шептал он ему, глядя в глаза, а тот стоял и показывал себя во всей красе, словно говоря, откуда он. Красивый и мощный скакун с золотыми копытами привлёк Мора. Спустился вниз поглядеть на него:
– Красавец! Спокойный. Чудный. Чудный… А братец молодец! Из могилы выбрался, конём обзавёлся, мечом тонкой работы, – подавали ему дары Востока. – Сомнений нет. Восток не так опасен, он знает тайные ходы. Разбогатеем, – хохотал он и соратники его.
Жадность и зависть вели Мора, губящего людей без зазрения совести. Чёрен был душой, вонюч, да с шрамами по телу. И на лице имел. Война не научила его жизнь ценить – в совершенстве владел техникой смерти и подчинения. Смотрел со злой усмешкой на Эмиральду, не видел в ней теперь предмет обожания, лишь потускневшую и худую бабу с обвисшими грудями. Теперь её придётся хорошо кормить, чтобы Гордон говорил и показывал. Но это стоило того – Восток открывал завесу.
Сидел в темнице день, сидел второй, сидел и третий – пытки терпел, молчал, глядя на безумное лицо брата, желавшего на Восток проникнуть, трясущий рукой рыжие волоски гривы чудесного коня.
– Ни бабы не жалко, ни детей, так что пришёл сюда. Жил бы на своём болоте и не тужил, вон, как обласкали.
Зарычал Гордон, натянул колодки и в злости вывернул ноги, подворачивая их. Захохотал брат младший, заржали с ним его охрана. Жалок был Гордон, пыхтел и ненавидел отравителя семьи.