Прошло уже немало времени с того дня, как Сережа и Ольга уехали на родину. Милада первый раз после их отъезда оказалась в Праге.
Она помнила с необыкновенной четкостью все, что было связано с их отъездом, все до последней черточки. Она сама уложила чемоданы: с юности она гордилась тем, что лучше всех в семье укладывала вещи. Аккуратно и быстро она упаковала Сережин сундучок и положила сверху свитер, который когда-то сама связала Иржи, пуховый теплый шарф Радбора, готовальню Драгомилки… Все эти вещи были для нее почти живыми существами: она не удержалась и провела рукой по футляру готовальни, словно погладила на прощание щеку ребенка.
Милада захлопнула сундучок и поднялась, с трудом разгибая спину. Тут она увидела, что Сережа стоит позади нее.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга.
Ни одному человеку на свете Милада не призналась до той поры, что дал ей Сергей. Чужой сын, он пробудил в ее мертвой душе живой огонь материнской любви. Он сумел вернуть ее в мир живых. И вот сейчас он стоял перед ней, худой, коротко остриженный паренек с Кубани, и глядел на нее своими бесстрашными шоколадными глазами, которые она так хорошо знала. И, как бывало уже не раз, она тотчас угадала, о чем он в эту минуту думал.
— Ну? — сказала она с напускной ворчливостью. — Ты хочешь меня спросить, где я буду жить после вашего отъезда? И сейчас примешься уговаривать меня, чтобы я переехала к Зденке в Прагу, а не оставалась здесь одна? Так вот что я тебе скажу! — Она решительно пригладила свои растрепавшиеся седые волосы. — Я никуда отсюда не уеду. Это я уже решила окончательно. Я могу сейчас жить здесь, ты понимаешь, мальчик? Я уже в силах жить здесь. Это мой дом, мое место на земле. И, пожалуйста, не говори больше об этом.
— Хорошо, мама Милада, — Сергей продолжал смотреть на нее своими шоколадными глазами. — Я не буду об этом говорить. Но как я расстанусь с вами? — Голос его дрогнул. — Вот о чем я думаю все время…
— Ладно, ладно… — сказала Милада все тем же ворчливым голосом. — Пойди лучше принеси из кухни пирожки и котлеты, я уложу их пока в кошелку…
«Неужели я больше его не увижу? — думала она, глядя на его мальчишеский затылок и смуглую шею, аккуратно схваченную воротом гимнастерки. — Неужели завтра я выйду в сад и не увижу, как он рвет траву для Белки, — так ловко, весело и споро, что невозможно не залюбоваться им? Неужели завтра я не услышу его шагов, его смеха, его голоса? Господи, почему надо пережить еще и эту разлуку?»
— Иди, иди! — сказала она, когда Сергей обернулся. — А то, чего доброго, на поезд опоздаешь. Иди же! — крикнула она, не выдержав, и отвернулась, чтобы он не видел ее лица в эту минуту.
…И вот уже она живет в отчем доме одна.
После отъезда Сергея и Ольги Милада ни разу не уезжала из Бернартова. Только сейчас сестра уговорила ее приехать в Прагу на дни Всемирного фестиваля молодежи. Милада хотела посмотреть выставки, побывать на концертах и вернуться. Но все сложилось по-другому.
В концертном зале выступал знаменитый советский скрипач. Милада не достала билета на его концерт. Поздно вечером она снова забрела на площадь, где светилось праздничными огнями огромное здание. У боковой двери стояла толпа молодежи, ожидая, когда скрипач появится на улице. Милада остановилась с ними.
На широкой лестнице вспыхнул яркий свет, концерт закончился. Счастливцы спускались по ступеням, переговариваясь на ходу:
— Помилуйте, кто еще мог позволить себе сыграть на бис вальс Крейслера? И так сыграть!
— Замечательно прозвучало это место: та-ти-та-ту…
Как хорошо знала Милада эти восклицания после концерта! Сколько раз она, выйдя из концертного зала, бродила с подругами по ночной Праге; порой, остановившись под фонарем, они дирижировали невидимым оркестром и пели вместо скрипок и виолончелей, вместо валторн и фагота, за весь оркестр сразу…
— Когда я впервые слыхал знаменитого Яшу Хейфеца… — долетело до Милады, и она усмехнулась. Все похоже, все повторяется! Уйдя в свои мысли, она не заметила, как боковая дверь распахнулась и вышел знаменитый скрипач.
Он был в светлом плаще, без шляпы; волосы его блестели под фонарем. Тяжеловатое лицо с квадратным подбородком было утомленным, но в глазах еще не погас обжигающий свет. Он нес футляр, в котором, отдыхая, лежала на бархатном ложе скрипка.
Толпа тотчас же обступила его.