Я прошел мимо, но миссис Хоукинс меня окликнула. «Марку от этого конверта отдашь мне! — сказала она строго. — Когда у тебя будут собственные внуки, ты поймешь, что это такое…»
И она протянула мне Ваше письмо.
Я прочел его. Потом тут же прочел снова. Репетиция еще не началась, и я побежал за угол, в аптеку. Там лекарства не оказалось, но мне сказали, сколько оно стоит. Когда я вернулся в театр, наш Старик уже был там. Он стоял в темном зрительном зале, поставив ногу на табуретку, и задумчиво смотрел, как наш актер Патрик борется с бакенбардами, которые у него отклеиваются (у нас в театре нет гримера, и мы гримируемся сами). Старик был в замшевой куртке с поднятым воротником, волосы его торчали, и он показался мне похожим на сонного тигра, готового зарычать.
Я сразу понял, что он не в духе. И каково мне было репетировать, если я все время думал о Вашем письме? «Послушай, Джекки, сынок, — сказал мне Старик кротко. — Если ты не проснешься сию же минуту, я выброшу тебя в окно!» А я стоял как столб и соображал, когда удобней рассказать всей труппе о Вашем письме.
Я понимал, что все зависит сейчас от них. От нашего Старика, от ворчливой миссис Хоукинс, от рассеянного пьянчужки Джима, от хорошенькой Энн, которая обожает джемперы из орлона, от скупердяя Патрика, от неистового картежника Гарри, от начитанной Алисой, от талантливого и скромного, как девица, Дэви, от одноногого Майкла — словом, от всех этих людей, которых я отлично знал.
Лекарство можно купить только в том случае, если все они согласятся дать на него деньги. Но для этого каждый из них должен отказаться от чего-то. Может быть, от подарка внукам, или от бутылки виски, или от нового джемпера, или от хорошей книги, а может быть, даже от лишнего куска мяса к обеду. Теперь Вы понимаете, что я не репетировал, а стоял на сцене словно чурбан. У меня просто голова начала пухнуть от всех этих мыслей.
И вдруг я решил: давай-ка я не буду ничего им рассказывать, а просто прочту вслух Ваше письмо! Едва я это решил, как мне сразу стало легче.
Не знаю, как я дождался конца репетиции. После репетиции Старик подозвал к себе Алисон и показал ей, как надо пеленать ребенка, причем сделал это так, будто всю жизнь сам рожал и пеленал детей. Потом одноногий Майкл, осветитель, свалил свой треножник, и мы все полезли под крышу, чтобы ему помочь. Наконец и это кончилось. Тогда я попросил минуту внимания. И я прочел вслух Ваше письмо.
Дорогая миссис Трантинова, я уже говорил Вам, что в нашем театре работает всего двадцать шесть человек. Двадцать пять из них дали деньги на лекарство для Вашего русского парня. Отказался дать деньги только один. Кто это был, как Вы думаете? Вовсе не Патрик, который известен всем в театре как страшный скупердяй. Как ни странно, это оказался одноногий Майкл. Он сказал, что не даст денег, потому что не верит, что лекарство дойдет до этого русского парня. И стал бормотать что-то насчет железного занавеса и прочего.
Тогда наш Старик посмотрел на него и сказал, что из двух неприятностей — расстаться с деньгами или слушать болвана — он предпочитает первую. И он даст деньги за Майкла тоже.
Короче говоря, мы купили лекарство и уже отправили его самолетом. Если я начну Вам описывать, как мы его отправляли, для моего письма не хватит и десяти страниц.
Так или иначе, ящичек с лекарством улетел в Советский Союз. Думаю, что сейчас, когда Вы читаете мое письмо, посылка уже дошла до назначения.
Надеюсь, что лекарство поможет Вашему русскому сыну.
Искренне Ваш
Видите ли вы Иржину? Я пишу ей каждый день».
У ТЕБЯ ЕСТЬ СЕМЬЯ В ДОНБАССЕ
— Ты не спишь? — спросила Катя шепотом.
Дыхания Сережи не было слышно; только маленький Лешка ровно и мирно посапывал во сне.
— Нет, не сплю… — Сережа откашлялся.
— Понимаешь, я все-таки волнуюсь. Вдруг ей у нас не понравится?
— Понравится. Можешь быть спокойна.
— Но все-таки… У нас ведь такой маленький дом. И обстановка совсем простая. А она иностранка. Пятнадцать языков знает. С норвежской писательницей переписывается. Ты же говорил…
— Никакая она не иностранка. Простой человек, как мы с тобой.