— Это на обед, — говорит экономка.
Она бесцеремонно гонит Анну от плиты, но брови ее ползут вверх, а губы складываются в какую-то затейливую улыбку.
— Ровно в полдень. Смотрите, не опаздывайте.
Ученик аптекаря за стойкой аптеки на Блэкхорс-элли поднимает руку.
— Прошу вас, миссис Девлин, помедленней, я не успеваю. Повторите, пожалуйста, последние три.
— Двенадцать скрупул бакаутовой муки, две унции розовой настойки и сарсапареллевый экстракт, шесть унций.
Гусиным пером он чиркает на клочке бумаги несколько загадочных знаков.
— Это все?
Она продиктовала ему уже не менее пятнадцати самых простых препаратов, каждый из которых состоит только из одного ингредиента. Анна любит сама составлять смеси, создавая для каждого пациента с его симптомами уникальные комбинации. Курс лечения мадемуазель де Керуаль будет состоять из некрепкого травяного слабительного, небольшого количества нашатыря, смешанного с розовой водой, — это для того, чтобы понизить жар и ослабить боли, и электуария, лекарственной кашки, — это средство готовится на меду — в сочетании с потогонными, такими, как бакаутовая мука и сарсапарелла: у пациентки нужно вызвать обильное очищающее и понижающее жар потоотделение. Как только больной станет немного лучше, последуют успокаивающие травяные ванны и умеренные дозы лекарства ее отца, состоящего из более чем двадцати травяных, цветочных и корневых эссенций.
Она утвердительно кивает, ученик аптекаря поворачивается и с клочком бумаги направляется в заднюю часть аптеки.
— Погодите, — говорит она, мысленно пересчитывая монеты в своем кошельке, — Прибавьте, пожалуйста, еще две унции макового сиропа.
— Хорошо, мэм.
Ученик аптекаря скрывается за занавеской. Пространство для покупателей со стойкой, перед которой стоит сейчас Анна, совсем крохотное: десять футов в ширину и не больше шести поперек. Дверной проем ведет в маленькую комнатку, в которой также имеется У-образная стойка, а за ней до самого потолка расположены полки. Из покупателей в аптеке только она, но все равно в ней кажется тесно. Все полки уставлены стеклянными и керамическими сосудами с сырьем, используемым в фармацевтическом искусстве: это нашатырный спирт и сушеные жабы, причудливой формы имбирный корень и корень пиона, пучки папоротника и птичьи гнезда, голубиные хвосты, ласточкины глаза и вороньи клювы, улитки и мышиные хвосты, а еще банка с бледно-золотистой жидкостью, на которой наклеена этикетка с невинной надписью: «Щенячьи воды».
Ученик аптекаря высовывает из-за занавески голову.
— Мистер Мюррей интересуется, не возьмете ли вы вместо макового сиропа лондонскую патоку. Он говорит, что она хорошего качества, он приготовил ее только вчера.
Лондонская патока — это сложная смесь, куда входит опиум и еще шестьдесят других ингредиентов. Когда-то еще давно, много веков назад, этот препарат был создан как универсальное противоядие. Когда же выяснилось, что в качестве противоядия препарат совершенно бесполезен, популярность патоки нисколько не пострадала, «Лондонская фармакопея» рекомендует ее при самых разных недугах, начиная от малярии и кончая пляской святого Витта.
— Нет, спасибо, просто маковый сироп, пожалуйста.
— Слушаюсь, мэм.
Анна смотрит в окно, видит в стекле свое слабое отражение и даже пугается. Сначала она вообще не узнает себя: на прозрачном, как у призрака, без единой кровинки, лице темные тени вокруг глаз, губы бледные, как у трупа. Интересно, какое впечатление она производит на других, если душевная ее истерзанность так отражается и на лице. Головная боль все никак не проходит. Боль теперь с ней почти всегда, боль — ее злейший враг, который лишь на время отступает, чтобы перегруппироваться и снова наброситься на нее с еще большей яростью. Только по утрам она ненадолго оставляет ее, часа на два или на три, теша надеждой, что день пройдет без нее. Но эта надежда, как правило, бывает тщетной: боль незаметно подкрадывается снова. Временами Анна о ней как будто забывает, но потом вдруг боль набрасывается так, что голова раскалывается: это похоже на удар молнии, от которого темнеет в глазах, и она понимает, что боль никуда не уходила, что она изводит ее уже несколько часов, что каждое ее усилие, каждое движение, каждое сказанное слово сопровождается страданием.
Анна пытается вспомнить, когда все началось. Нет-нет, когда Натаниэль был жив, этого еще не было, совершенно точно. Даже когда он подхватил оспу, во время долгих бессонных ночей у его постели — роковая болезнь свалила его в возрасте двадцати четырех лет — она не припомнит, чтобы головная боль так мучила ее. А Сара? Несколько месяцев, которые она провела вместе с дочерью, были счастливейшим временем в ее жизни. Но и это счастье было приправлено горечью: до рождения дочери Натаниэль так и не дожил. Она помнит, что много плакала, о да, она пролила много слез, особенно после того, как и Сара умерла от лихорадки, но головных болей тогда еще не было, нет. Это началось после смерти отца. Да-да, именно так, болезнь началась в прошлом году.