Позади кафедры висит большой и уже совсем обветшавший гобелен; он столь изорван и стар, что подробности пейзажа на нем с опушкой леса и замком разобрать почти невозможно, а также так изъеден плесенью и покрыт таким слоем пыли, что находиться рядом с ним, пожалуй, опасно если не для жизни, то для здоровья наверняка. Во время лекции на прошлой неделе, которую Равенскрофт посвятил экзотическим растениям Цейлона, он неожиданно стал чихать, и приступ был столь силен, что он ударился лицом в кафедру, и это вызвало дружный смех его слушателей. Он бросает на гобелен испепеляющий взгляд, но, как ни странно, холст почему-то не вспыхивает, скорей всего, потому что отсырел. Стулья заняты еще далеко не все, но Равенскрофт долго ломает голову, где ему сесть, держась пока позади и взвешивая свои ограниченные возможности.
Вот рядом с мистером Кридом пустует место, но он ни за что туда не сядет, потому что этот человек превратил его изобретение, названное Равенскрофтом «отокустикон», в предмет насмешек, он обозвал прибор стеклянной бутылкой с отбитым донышком — а ведь Крид, как и все остальные члены, тоже прикладывал узкий его конец к уху и с волнением слушал из окон галереи в Эрандел-хаусе, как, усиленные этим прибором, плещутся весла гребцов на далекой Темзе. И рядом с доктором Пеллом он ни в коем случае не сядет, потому что тот, когда Равенскрофт читал доклад о рыбьих плавниках, вступил с ним в совершенно бездарную полемику; с сэром Джоном Пинчем он тоже отказывается сидеть, потому что тот отрицает, что Равенскрофт был первым, кто подверг сомнению существование флогистона, гипотетического вещества, якобы составляющего один из важнейших элементов огня. Стулья заполняются довольно быстро, но как нелегко принять решение: мистер Аткинс — сволочь и подлец, мистер Джонс — сплетник и доносчик, а мистер Пипс — вообще грубое животное и понятия не имеет, что значит истинное естествознание, а думает только об уличных девках.
Мимо Равенскрофта, направляясь к своему месту, проходит мистер Одибрасс.
— Как славно вы нас повеселили на прошлой неделе, Равенскрофт. У вас, кажется, все еще светит фонарь на лбу.
Шут гороховый. Наконец-то Равенскрофт видит человека, которого не в чем упрекнуть; он проходит к стульям и садится рядом с ним.
— С возвращением, доктор Стратерн.
Молодой врач оборачивается; на лице его искренняя и теплая улыбка.
— Мистер Равенскрофт, мне очень приятно снова встретиться с вами.
— Как Лейден?
— О, было весьма интересно, мне там больше всего понравилось. Университет прекрасно укомплектован трупами.
— Превосходно, превосходно. Вы учились у доктора Вербрюгге?
— Не только учился, но был его главным помощником и ассистентом.
Равенскрофт также удостаивает его улыбкой, а ведь ее не часто увидишь на его вечно хмуром лице.
— О, это меня нисколько не удивляет, — говорит он.
Стратерн знаком с Равенскрофтом с тех еще пор, когда он вернулся в Лондон после окончания Кембриджа. Уже тогда Эдвард знал, что его интересы лежат не в области практической медицины, а в области анатомии. В последующие годы они вдвоем частенько отправлялись в Тауэр-док покупать на прибывающих в порт судах рыбу и других морских животных и несли их потом в лабораторию Равенскрофта для изучения. Эдвард препарировал, а вместе они зарисовывали их внешний вид, отдельные части их тел и рассматривали образцы их тканей через микроскоп. Однажды Равенскрофт необдуманно выложил деньги за мертвого дельфина, который оказался слишком тяжел, чтобы нести его до самого дома на Бишопс-гейт, и тогда они дотащили его до ближайшей кофейни, разрезали и принялись изучать прямо там. В другой раз они купили живого енота. Дикий зверь оказался столь очаровательным существом, что они не решились лишить его жизни, и Равенскрофт оставил его у себя дома в качестве домашнего животного, но тот, в конце концов, укусил его за палец и удрал. Хотя Равенскрофт гораздо старше, трудного нрава, не очень общителен и крайне обидчив даже тогда, когда, казалось бы, для этого нет никаких причин, Стратерн всегда ценил дружбу с ним, в основе которой лежали общие интересы и взаимное уважение. Равенскрофт обладает широчайшими познаниями в самых разных областях, он превосходно рисует, у него талант инженера, и никто не может сравниться с ним в беззаветной преданности чистой науке. И если он до сих пор не получил должного признания — а он его, несомненно, заслуживает, — то это скорее связано с его уникальной способностью кого угодно, даже совсем незнакомого человека, превращать в злейшего своего врага, а также с вечной и роковой его невезучестью.