— Ребекка?
— Я слушаю. Простите, я…
— Я понимаю. — Уильям немного помолчал. — Мэйлин должна быть похоронена в течение тридцати шести часов. Это значит, тебе нужно немедленно вернуться в Клейсвилл. Собирайся и вылетай.
— Я… она.
Ребекка вдруг ощутила, что ей нечего сказать. В Клейсвилле существовала более чем странная традиция — хоронить умершего как можно быстрее. Никакие средства, препятствующие разложению тела, не допускались. Ребекке было плевать на традицию. Она не хотела видеть Мэйлин лежащей в гробу. Она хотела видеть бабушку живой!
Она может хотеть что угодно. А Мэйлин мертва. Как Элла. Как Джимми.
Ребекка впилась в телефонную трубку.
— Никто не позвонил… в больницу. Никто не позвонил мне. Если б мне позвонили, я уже была бы там.
— Ребекка мы не виноваты, что тебя полдня не было дома. Номер твоего мобильного мы не знаем. Не трать время зря и собирайся.
— Я успею сегодня. Все равно опоздаю на церемонию прощания.
— Не опоздаешь. Похороны завтра. Ты успеешь на ночной рейс.
Ребекка тут же принялась обдумывать, что надо сделать. Достать из кладовки переноску для Херувима. Мусор. Выбросить весь мусор. Полить плющ. Затем мысли перекинулись на одежду: есть ли у нее что-то подходящее для траурной церемонии… Одежда — не главное. Нужно не забыть главное. Перво-наперво — позвонить в аэропорт.
— Спасибо вам… в смысле, за заботу о ней. Я рада… что я говорю? При чем тут «рада»? Честно говоря, я была бы рада, если б вы не позвонили, а Мэйлин оставалась жива… Но что толку говорить об этом? Это все равно не вернет мне Мэйлин. Правда?
— Правда.
Ребекка чувствовала: вот теперь на нее начинает наваливаться вся боль утраты. Горе в буквальном смысле «перекрыло ей кислород». Ее легкие стали «тяжелыми», словно их залили водой. Ребекка стала дышать ртом.
— Скажите, а она… она долго болела? Я ведь приезжала на Рождество. Она ни на что не жаловалась. И выглядела вполне прилично. Если бы я знала… я бы… никуда не уехала. Но я ничего не знала. Честное слово. Слышите? Пока вы не позвонили.
— Ребекка, у нас будет время поговорить. Здесь. Давай пока отложим все твои расспросы, — мягко, но решительно сказал ей Уильям Монтгомери. — Позвони в аэропорт и закажи билет на ближайший рейс. До встречи.
3
Уильям отодвинул телефонный аппарат в дальний конец стола.
— Ребекка обещала вылететь ближайшим рейсом. Ты мог бы сам ей позвонить. По-моему, это нужно было сделать тебе, а не мне.
— Нет, — возразил Байрон, усаживаясь с другой стороны стола.
Перед ним лежал лист со всеми телефонными номерами Ребекки, собранными за годы ее странствий по городам и весям. Некоторые были записаны рукой Ребекки, остальные — рукой Мэйлин. «Даже если у нее горе, это не повод ей звонить, — думал Байрон. — Я не держу на нее зла за прошлое. Но и бежать к ней вприпрыжку не собираюсь. Хватит с меня словесных баталий».
— Я звонил Джулии, — сказал Уильям. — Она не приедет.
— Не приедет отдать последней долг свекрови? — удивился Байрон.
— Бывшей свекрови. Не скажу, что она была слишком огорчена известием о смерти Мэйлин. Пусть это останется на ее совести. Кроме нас, Ребекку здесь некому поддержать. Ты ей нужен, Байрон.
— Я никогда не отказывал ей в помощи. Ты это знаешь. И она тоже.
— Ты же у меня хороший парень, — сказал Уильям сыну.
Байрон опустил глаза. Он вовсе не чувствовал себя таким уж хорошистом. По правде говоря, он устал жить без Ребекки. И в то же время совершенно не представлял своей жизни с ней. Байрон даже знал причину: Ребекка не могла оставить в покое прошлое; не могла или не желала понять, что за эти годы оба они изменились.
Байрону вспомнилась их последняя встреча на чикагской улице. Ребекка тогда без обиняков заявила: она больше не желает его видеть. Байрона особенно резануло, что она называла его по первой букве имени — Би. Совсем как в школьные годы.
— Запомни, Би. Я никогда не буду той девчонкой. Ни для тебя, ни для других. Особенно для тебя.
Она кричала, задыхаясь от слез и не обращая внимания на прохожих. Впрочем, те тоже не обращали внимания на очередную сумасбродку. Мало ли таких в Чикаго?