На вахту она ехала ни с кем не разговаривая. Это бывало с ней, находило такое — как сыч замыкалась в себе, хмуро глядя исподлобья в одну какую-нибудь нацеленную точку. Ребята привыкли, хотя помнили ее и другой — веселой, беспощадной на расправу, если уж попался ей на язычок. Но это еще когда был жив Кольша…
Вахту Яша принял с мрачной сосредоточенностью; на Аню даже не взглянул, когда она, проседая в снегу, отправилась по сугробам в свою котельную.
— Врубились! — с той же мрачной, почти даже злобной сосредоточенностью, с ходу скомандовал Яша.
«Будет сегодня!» — переглянулись Базиль с Ерохиным.
Ревет электропривод… Надсадно скрежещет трос лебедки, многотонным камнем ахает вниз элеватор, бряцают запоры замков, звенит как будто выстреленная вверх свеча, с бешенством набрасывается на тело свечи автоматический ключ, сотрясая глубинное нутро буровой вышки — шум, грохот, скрежет, звон, рев моторов, сипение пара, бряцание замков и цепей, безжалостный северный морозец, жгучие нахлесты ветра — и темп, безостановочный темп, ускоряющийся темп работы… Под ногами надоедливо взрастает наледь, Яша с остервенением бьет каблуками кирзы по обкатистому нахолмию — летят но сторонам брызги льда. Ноги сейчас как бы живут отдельно от бурильщика, им надо — они и следят, скользко или твердо на рабочей площадке; самое главное — твои руки и твои глаза: руки и глаза бурильщика — его судьба.
— Спуск-подъем! Врубились!
Полувзгляд первого помбура: «Базиль вас понял». Разудалая улыбка третьего помбура Сашки Ерохина, жест Вовчика на полатях — вахта готова к подъему инструмента, много слов не надо.
Яша врубает рычаг — болванка элеватора стремительно несется вниз; легкие довороты рычага — усмиряется бешеный танец скорости, элеватор плавно наплывает на торчащую из скважины свечу. Базиль с Сашкой толкают замок на тело свечи — щелкают затворы, свеча захвачена. Новый поворот рычага — со скрежетом и стоком потянул элеватор из чрева земли громадину двухтысячеметровой колонны, вытянул на длину одной свечи — на двадцать четыре с хвостиком метра, — и тут уж стоп, родная, Яша дожимает тормоз до упора. Только еще содрогнулась свеча от резкого толчка остановки, а уж Базиль на своем пульте дает ход автоматическому ключу, со змеиной стремительностью бросается ключ к свече, железными челюстями перехватывает ее горло и ловко, вертко, как лампу из патрона, выкручивает свечу из колонны. А уж там, наверху, на полатях, Вовчик захлестнул свечу жгутом, будто аркан на нее набросил. Поднялась малость свеча наверх, нижний ее окрай обхватили Базиль с Сашкой и, налегая телом, прижимаясь брезентухой к синюшной, в потеках раствора, родной свечечке, загнали торец в свободный угол площадки. Еще дожим рычага — свеча плюхается на свое законное место, а вверху, на полатях, Вовчик подтягивает уже верхний окрай к себе и пристраивает его вдоль «пальца». Одна свеча на месте.
Свеча за свечой, минута за минутой, час за часом, без отдыха, без перерыва на обед, в задубевших брезентухах, чумазые, с паутинцей морозного инея на бровях и ресницах, обожженные ветром, с растекающейся ватностью в мышцах, ребята выдают на-гора всю многотонную громаду разъемного в свечи инструмента, пока не проклевывается из зева скважины долгожданное долото…
— Базиль, новое!
Открутили старое долото — а новое не подходит. Яша попробовал резьбу на ощупь.
— Резьба дрянь. Меняем переводник.
Сменили.
— Спуск, ребята. Врубились!
Девяносто свечей, громада метров и металла, девяносто сигарообразных спаренных труб нетерпеливо ожидали, когда их одна за одной вгонят в глубинное чрево скважины. Ничего не поделаешь — через каждую сотню метров приходится поднимать и опускать инструмент — менять долото. Не заменишь — не забуришься дальше, заменишь — продвинешься внутрь земли на сотнягу метров.