– Ты только представь, – сухо сглатывая, рассказывал Гилберт Роланду, – я сидел в этом парке буквально в ста метрах от неё. Я ждал её почти час и не додумался обойти этот треклятый парк. И как? Как это могло произойти, я до сих пор не могу себе представить. Столько людей вокруг! И никто не заметил, что практически на их глазах убивают человека! Вся трава вокруг этого места была испачкана в крови. И никто ничего не видел!
Слушая этот рассказ, Роланд испытывал до боли знакомое дежа-вю и с тоской вспоминал их обед с Ариной на террасе ресторана в Ростове. Апрельское путешествие действительно сильно подействовало на Роланда, а после того, как сбылись деликатные предсказания гида, он всерьёз пересмотрел свои взгляды и планы на жизнь. «Последуй совету отца», крикнула она ему тогда на прощание, словно эта прежде сдерживаемая просьба вырвалась против её воли. Возможно, тогда на террасе она увидела ещё что-то, о чём не стала ему сообщать. Поэтому став полноправным владельцем отеля в Амстердаме и пользуясь вынужденным отсутствием Гилберта, Роланд стал потихоньку принимать дела и изучать гостиничный бизнес. Он всё еще чувствовал себя далёким от этого, однако решил сделать всё возможное, чтобы проявить уважение к воле своего отца. Кроме того, после гибели Софи Габриэле воленс-ноленс пришлось в очередной раз менять своё завещание. По этому завещанию отель в Париже, ранее принадлежавший Софи, отходил Гилберту. Сейчас он ещё об этом не знал. Габриэла под большим секретом сообщила новость Роланду. Он предвидел, что Гилберт, узнав об этом, предпочтёт оставить пост управляющего в нидерландском отеле и займётся своей собственностью. Это уже сейчас ставило его перед выбором: найти нового управляющего хотя бы на время или же принимать дела и пробовать себя в управлении отелем. Не имея на примете надёжного человека, кроме Гилберта, которому он мог бы довериться, Роланд выбрал второе. Тем более, что Женевский «Велюр», о котором так мечтала её несчастная младшая дочь, Габриэла разделила между Марьян, Гарри и Роландом.
Сейчас, наблюдая за неспешно проходящими мимо, сидящими на старой софе Габриэлы, на антикварных стульях, хранящими молчание или тихо переговаривающимися людьми, Гилберт даже не находил в себе сил на то, чтобы принять скорбное выражение лица. На нём теперь постоянно висела утомлённо-недоумевающая мина. Он чувствовал, что плечи его так и тянет вниз от свалившихся на него в последнее время хлопот. Мало того, что Софи погибла со всеми вытекающими последствиями, так еще и Габриэла не выдержала двойного удара. Она, конечно, после смерти Готфрида не раз говорила, что ей недолго осталось быть на этом свете, но Гилберт не воспринимал её слова всерьёз, считая их попросту сетованиями на возраст. Габриэла была энергичной молодящейся женщиной, следившей за своим здоровьем и даже в восемьдесят с лишним лет не производила впечатления уставшей от жизни старушки. Тем печальнее был её скоропостижный уход. Весь предыдущий год, включая эту весну, казался Гилберту серьезным испытанием. И, положа руку на сердце, он не был уверен в том, что прошёл его достойно. Как и в том, что все закончилось. Только налив себе вторую порцию отличного восемнадцатилетнего виски, присланного на похороны мужем Марьян, Гилберт почувствовал, что начинает понемногу расслабляться. Хотя внутреннее онемение, никак не желавшее оставлять его с апреля, по-прежнему держало его в состоянии неловкого отупения. И от этого не спасали ни бесчисленные сигареты, ни алкоголь, ни душеспасительные беседы с Роландом. С Гарри, которого все так почему-то называли с детства, он никогда близок не был. Инициатором такого произношения имени брата стала еще малышка Софи, не выговаривавшая носового звука. Однако мать всегда звала его Анри, на французский манер.
Обменявшись парой незначительных фраз с теми из присутствующих, с кем он был знаком, Гилберт добавил в свой стакан льда и огляделся. Ему нестерпимо захотелось уединиться где-нибудь и просто побыть в тишине. Даже это соблюдавшее почтительный уровень шума сборище его утомляло. Слева от лестницы виднелся проход в курительную комнату. Он знал, что там стоит несколько мягких и весьма удобных канапе. Пользуясь тем, что на него никто не обращает внимания, он подлил себе еще скотча и, ловко лавируя между сновавших с подносами официантов, открыл практически незаметную за тяжёлой бархатной портьерой дубовую дверь. Закрыв её за собой с другой стороны, он с облегчением обнаружил, что в комнате никого нет. Гилберту хотелось курить, поэтому он уселся на один из уютных обтянутых расшитой тканью диванов и, поставив тумблер на стол, придвинул к себе стоявшую на краю чистую пепельницу. Она была предназначена для сигар, но и для обычных окурков тоже годилась. Он машинально затягивался уже второй сигаретой, погрузившись в невесёлые раздумья, когда вдруг заметил, что дверь бесшумно отворяется. Гилберт недовольно поморщился. Но в следующий момент лоб его разгладился: в комнату входил Роланд. Тот тоже, напрягшись при виде сидящей фигуры, облегчённо вздохнул, когда обнаружил в этой фигуре своего друга. В руке Роланда тоже был стакан скотча, они мрачно чокнулись и сделали по глотку. Гилберт про себя умолял друга говорить о чём угодно, только не об осточертевшем ему процессе по делу Софи. Но поскольку молчание затянулось, он решил первым задать вопрос, чтобы отвести разговор от нежелательной темы.