Мне помешало время. Ехал я не быстро, потому что на тротуарах было полно народу. Джейк уехал вперед, слева от нас шло много людей, и одна туристка, как мы выяснили позже, из Португалии, случайно шагнула чуть в сторону от своей компании и оказалась у меня на пути. Я понял, что столкновение неизбежно, даже раньше, чем оно произошло, но времени затормозить или хотя бы протянуть руку не хватило; велосипед словно исчез подо мной, а я полетел вперед. Эта португалка, лет двадцати с небольшим, выглядела шокированной и встревоженной, Джейк взял номер ее мобильного телефона, но мы не знаем, куда он подевался. Даже в тот момент, сидя на траве перед галереей Серпентайн, я подумал, что могло быть и хуже, например разбившиеся солнечные очки могли повредить глаза и я потерял бы зрение.
Нейробиологи, наверное, уже устали выслушивать истории о том, как замедляется восприятие времени в моменты аварий, и могут многое рассказать о том, почему нам так кажется. Авария – тревожная и страшная ситуация. Мозг человека, падающего с велосипеда или в обрыв, находит много места для новых ощущений, которые запечатлеваются в кортексе. Мы помним их как значительные события с множеством ярких подробностей, а когда мысленно восстанавливаем ситуацию или рассказываем о ней другим, кажется, что произошло так много всего, что это должно было занять гораздо больше времени, чем те доли секунды, за которые оно случилось в действительности. По сравнению с другими событиями, которые закрепились в кортексе настолько, что мы больше о них не думаем (поездка в магазин на машине, во время которой мысли наши заняты совершенно другим – такая рутина, что, как говорится, мы можем делать это во сне), неожиданное новое событие требует от мозга гораздо большего внимания. Фигура неизвестной женщины, заступившей за нарисованную белую линию, россыпь чипсов на дорожке, скрип тормозов и крики прохожих – необычные события, требующие осмысления от того, кто пытается ограничить ущерб лишь израненной плотью.
Но что на самом деле происходит в такие мгновения? Как эти мгновения сочетаются с длительной экспозицией – ведь кажется, что такое невозможно? Реакцией мозга на кризисные ситуации управляют две небольшие группы сверхчувствительных нервных узлов, так называемые миндалевидные тела, расположенные в височных долях и отвечающие в первую очередь за память и принятие решений. Именно они под воздействием страха и внезапного шока «растягивают» секундное падение на пять и более секунд, запечатлевая его в лимбической системе так, что мы никогда уже этого не забудем. Но искажение воспринимаемой длительности на этом заканчивается; реальное время на самом деле не растягивается и не предоставляет нам паузы. Дело в том, что миндалевидные тела сохраняют память в чрезвычайно ярких образах, и искажение времени возникает у нас только в ретроспекции. Нейробиолог Дэвид Иглмэн, который провел множество экспериментов с восприятием времени и в детстве испытал такое же «растяжение» времени, когда упал с крыши, называет это «фокусом памяти, записывающей рассказ о реальности». Нейронные механизмы постоянно стремятся оценивать и представлять нам окружающий мир в доступном нарративе, причем в кратчайшие сроки. Тем же занимаются авторы художественных произведений, ибо что такое литература, как не перестановка времени, и что такое история, как не взгляд в прошлое на события, оцениваемые с позиции наших дней?
Не скажу, что я мог все это объяснить в карете скорой помощи по дороге в клинику. Не делал я этого и в отделении травматологии, где просидел, кажется, вечность. Мои миндалевидные тела вернулись в нормальное состояние, и возникло новое ощущение растяжения времени – эти два с чем-то часа тянулись бесконечно долго от скуки разглядывания других пациентов и размышлений о том, как быть с кучей дел, запланированных на ближайшую неделю. Джейк собирался последним вечерним поездом уехать в Сент-Айвс, но поезд уйдет без него. Через некоторое время появилась моя жена Жюстина, и я рассказал ей обо всем происшедшем, по-прежнему прикрывая глаз окровавленной салфеткой. А потом уже все пошло как полагается: меня отвезли на каталке в огороженное экранами помещение, медсестра попросила сжать кулак. Почти в полночь они начали запаковывать локоть в гипс, чтобы предохранить от движений во время операции. После часа ночи появился добрый доктор; у него закончилась смена, он сказал, что надо бы ехать домой к жене, которая сидит с трехнедельным ребенком, но он решил сделать операцию сам, не доверяя молодому, потому что рана у меня серьезная.