Жураковская Янина Викторовна
Хранители времени
Не любо — не слушай, а врать не мешай!
Народная мудрость
Пролог
Жил-был Мир.
Тихо плавал меж звёзд и галактик, и однажды захотелось ему что-нибудь эдакое сотворить. Поднатужился он, да раздвои… нет, разчетвери… а, что там! размиллиардился.
Так появились параллельные миры. И ещё долго им светило солнце.
Но вдруг тени начали удлиняться, и на изумлённые миры обрушились град, мор, глад, Всемирный потоп, глобальное оледенение и прочие мелкие неприятности. Бежать было некуда, но все бежали. Надеяться было не на что, но все надеялись. И воцарился хаос, и мрак окутал все земли… Ну ё-моё, какой бог опять вырубил солнце?! Мы о героическом, а вы!.. Так лучше, спасибо.
И собрались Мудрые люди и нелюди Параземья на совет и держали его семь дней и семь ночей, а когда кончились водка, спирт и одеколон «Лесная вода», поняли, что виной всему — тот, Начальный Мир. Очень любил он своих детишек и делился с ними всем хорошим (размечтались!) и плохим (вот это — да). Мама руку ушибёт, детки в гипсе лежат, у мамы насморк — у детишек малярия, дифтерия, атипичная пневмония.[1]
А в итоге — полная дезинтеграция.
«Так вот где животное[2] зарыто! Ну мы и гении!» — подумали Мудрые, быстренько переместились к Истоку[3] и…
Что они увидели и что при этом сказали (а вернее, заорали), история умалчивает. Но нетрудно догадаться, что дело было хуже некуда, и судьба миллиарда миров оказалась в руках у Мудрых.
Им ужасно не хотелось быть крайними, но гибнуть не хотелось ещё больше. Задумались они ещё раз (ненадолго, сроки поджимали) и придумали программу спасения Истока миров сроком «вечность». В ней участвовал артефакт «Знак» и два героя. Знаку полагалось улавливать кризисы, опасности и всякие неприятности, героям — разрешать, помогать, защищать и спасать.
Их согласия, естественно, никто не спросил.
Знак Мудрые создали с третьей попытки (случайно), героев добыли с десятой (повезло). Не теряя времени даром, разъяснили Избранникам:
а) Родина на вас надеется!
б) Конец света увидите из первого ряда.
И ушли не прощаясь.
Избранные воздели руки к небу!.. Небо притворилось, что не слышит.
Умирать им хотелось не больше, чем Мудрым. Они стиснули зубы и отправились в путь. Снова засияло солнце.
Пять тысячелетий Знак бросал героев в горячие точки. Уходили одни, на смену им призывали других. Пять тысяч лет они спасали Исток и свои жизни, а потом на помощь им пришла некая секретная организация.[4]
Тени привычно удлинились.
НЕВАЖНОКТО внимательно изучили программу, выявили ошибки, учли все возможные трудности, привлекли профессионалов… и, конечно, испортили всё, что могли.
Мир вприпрыжку помчался к пропасти. НЕ ВАЖНО КТО схватились за головы, Знак куда-то пропал…
Тут присказка кончается, сказка начинается.
Глава 1. С корабля на бал
Пастор: Господи, куда я попал?
Мюнхаузен: Вы попали в прекрасный дом! Здесь весело!
«Тот самый Мюнхаузен»Вонючий синий дым ест глаза. Горят факелы, и в их неверном свете злобные маски, глядящие со стен, кажутся еще злее и уродливее. С потолка свисает чучело крокодила, на полу светится кривобокая пентаграмма.
Комнату сию мой папка (во-он тот толстяк жабьей наружности) гордо именует «лабрадурей», а я — «приютом чернокнижья». Здесь есть и склянки с реактивами (в основном на спирту), и шкафы с фолиантами и пергаментами (одну книжку батя даже прочитал), и перегонный аппарат (незаменимая вещь в хозяйстве), и…
Тише. Вот оно!
Пентаграмма светится все сильнее и сильнее, и вдруг ослепительно вспыхивает. В воздухе сгущаются тени, веет ледяным холодом Междумирья… и внутри сияющих линий возникают двое. Парень и девушка.
Он — рыжий и босой, с жуткой оскаленной харей на груди. У неё (не у хари, у девушки) короткие ярко-лиловые волосы, три серьги в ухе и пушистые тапки-зайчики.
— Драссь… — паренёк кивает мне, папе и почему-то маскам. — Чё тут ваще? А?
Девушка дико озирается, зачем-то ероша и без того встрёпанные волосы.
— Вот это да, бать! — говорю я. — Неужто настоящие Хранители?
— Оба-на! — очумело шепчет рыжик. Молодец парень, быстро втыкается.
— Это сон, это просто дурной сон, — шепчет девушка, и, обхватив голову руками, раскачивается взад и вперед. Для эльфки уши у неё коротковаты. Может, дриада?
— А Знак, сынку? — папик радостно потирает ладошки. — Не можно ошибиться!
— …еще раз?
— Дык, вышло ж! Повезло!
— Дуракам всегда везет, — бормочу я, а папка сердечно (как он это понимает) улыбается пришельцам. Отшатнувшись, парень крестится.
— Изыди, нечистыя! — бормочет он. Девушка перестает раскачиваться.
— Жаль, нет ружья, — задумчиво говорит она.
Саша:
Вот он я. Александр Сергеевич собственной персоной.
Нет, я не Пушкин, я другой,
Стихов, увы, не сочиняю, дуэлей вовсе не люблю,
Но вот от «Шурика» зверею и без раздумий в нос даю.
Помимо звучного имени у меня куча достоинств. И один ма-а-алюсенький недостаток — скромность — в том смысле, что ею не страдаю. И никогда не страдал, если верить любимой старшей сестре. А ещё я наглец, хам и вредина — опять, если верить Яночке. Умнейший, безумно симпатичный (говорил же, скромностью не страдаю), ужасно обаятельный… и мне везёт! Почти всегда.
А иногда везёт ТАК, что мало не кажется.
Всё началось в пятницу. И была та пятница весенней и праздничной, потому что конец учебно-рабочей недели — праздник для всех и каждого. Солнышко пригревало, ручьи журчали, воробьи чирикали, я шел домой в приподнятом настроении. Родители укатили на дачу, и только сестра Яна ждала дома привета, как соловей лета. А ещё ждали борщок, пельмешки и верный друг-компьютер. Жизнь — хорошая штука, как ни крути!..
Но едва открылась дверь, как в нос ударил такой ядрёный аромат ванили, лаванды и конопли, что потемнело в глазах и показалось, что кто-то со всего размаха врезал мне лопатой по лицу. Удача, заявив: «Хорошего понемножку, кто не спрятался — я не виновата», отвернулась решительно и надолго. В гости к нам пожаловал Мозоль.
Представьте себе рахитичное существо с вечно улыбающимся лицом индийской болотной гадюки, интеллектом оладьи и феноменальной назойливостью. Это он и есть. Сёма Брыськин, пень ушастый, кретинозавр и просто редиска. Что хуже — он «друг с детства» твоей сестры. Живёт рядом, сначала с Яной в один садик ходил, потом в одну школу, даже в институт за ней потащился, но — о, счастье! — провалился на экзаменах. А в гости (хотя его ни разу не приглашали) ходит до сих пор, трещит без умолка, советы даёт и достаёт всех, как тот мозоль, что сидит на ноге: толку от него никакого, а боль невыносимая.
Правда, сейчас его визиты — большая редкость. Потому что мне уже пятнадцать, я знаю каратэ, не люблю всё, что презираю, а что не люблю — уничтожаю.
Окна были плотно зашторены, из магнитофона неслись жуткие звуки, словно кто-то вживую распиливал кошку. А некий глист в скафандре прыгал по комнате, размахивал смрадным фунтиком и призывал сестрёнку «открыть карму и очистить чакры», не замечая ни Яниного стеклянного взгляда, ни открывшейся двери.
«Вперёд», — сам себе скомандовал я.
Ботинки под вешалку, куртку на вешалку, рюкзак в шкаф, клюшку из шкафа, и —
— Хаудуюдушки, Яна! Пшёл вон, Сёмка.
— Где тебя носило? — просияла Яночка. Она была ужасно мне рада, но Старшая Сестра — это диагноз. Даже если она старше всего на пять лет.
— Кхе… те…пе… — забуксовал Сёмка, с опаской косясь на клюшку.
— Сёма, Сёма, Сёма, — я похлопал Сёмку по плечу. — Как дела? Все еще «человек без определенных занятий»?
— Главное, чтобы карма была в порядке, а занятие я найду… когда захочу! — вспетушился Сёмчик, отравляя воздух благовониями.
— А выход тоже сам найдёшь или помочь, показать? — я похлопал Сёмку по спине. — Шевели чакрами, Харя Рама, пока в нирвану не настучали. Сгинь, нечистый. Изыди, сатана.