Не раз проходили ребята по одной из центральных улиц мимо старинного двухэтажного домика. У подъезда висела маленькая вывеска: "Научно-технический отдел краевого управления милиции". Они никогда не задумывались над тем, что происходит за стенами этого дома. Милиция и милиция. Но, когда вслед за Филиппом Васильевичем ребята вошли в дом, у них появилось ощущение, что они попали в больницу. По обе стороны широкого коридора с паркетным, до блеска натертым полом шли стеклянные двери с надписями: "Рентгеновский кабинет", "Кварц", "Электропроцедурная", "Лаборатория". За дверьми были видны люди, одетые в белоснежные халаты и круглые белые шапочки. Они что-то рассматривали в микроскопы, колдовали над целыми батареями пробирок, колб и стеклянных трубок. В коридоре пахло лекарствами. Из одного кабинета им навстречу вышла молодая девушка. - Здравствуйте, Анечка, - приветствовал ее Решетняк. - Вот познакомьтесь с моими друзьями. Девушка со всеми по очереди поздоровалась за руку. Делала она это серьезно, без улыбчивой снисходительности, которой нередко отличаются взрослые. Это сразу расположило к ней ребят. - Сейчас я принесу вам всем халаты. Ребята и Решетняк терпеливо ждали возвращения Ани. Шуре и Алле халаты пришлись почти впору. Васька же выглядел несколько комично, так как ему попался халат, который был, очевидно, предназначен для очень высокого и худого человека. - С чего начнем, Филипп Васильевич? - спросила Аня. - Давайте с рентгена, - сказал Решетняк. И все направились к глухой двери с табличками: "Рентгеновский кабинет", "Осторожно. Высокое напряжение", "Без стука не входить". Получив разрешение войти, Решетняк, а за ним и все остальные прошли в темную комнату. - Здравствуйте, Поликарп Сергеевич, - куда-то в темноту сказал Решетняк, экскурсию вот привел. - Милости просим, - раздался из темноты дребезжащий старческий голос. Что же мне показать? - А мы экспонаты с собой принесли. Фигура в белом появилась в освещенном лампой круге. Решетняк положил на стол картину и книгу. Аня присоединила к ним небольшой обрывок бумаги. Тот самый, что был зажат в кулаке убитого Нижника. Старик рентгенолог начал именно с этого бумажного обрывка. Он повертел его в узловатых старческих пальцах, посмотрел в лупу и приколол скрепкой к листу картона. Освоившиеся с полутьмой глаза ребят уже различали большой рентгеновский аппарат, совершенно такой, перед которым каждый из них стоял не раз. Поликарп Сергеевич прикрепил к аппарату картонку с приколотой бумажкой. Щелкнул выключатель. Что-то загудело, осветился небольшой экран. На сером, чуть мерцающем поле были ясно видны завивающаяся спиралью скрепка и неровная черная линия. Больше ничего не было. - Чертили без линейки, - сказал рентгенолог, - прямо рукой. За бумагой последовала книга. На ней ничего прочесть не удалось. Даже те надписи, что были на обложке книги и читались невооруженным глазом, в лучах рентгена стали почти неприметны. - Не по адресу, Филипп Васильевич, - сказал старик, выключая аппарат. Рентген помогает вскрыть зачеркнутое, закрашенное, а тут, видно, надпись стерлась. Зайдите к соседям, а уж если не поможет, то на второй этаж. Соседней была комната, на дверях которой висела табличка: "Кварц". Здесь распоряжались две женщины в халатах, под которыми были видны милицейские кители. В одном углу комнаты стоял треножник с большим рефлектором, с лампой какого-то необычного вида. В противоположном углу тоже стоял треножник. На нем был укреплен старомодный фотоаппарат с черными мехами, складывающимися гармошкой. Еще один аппарат, самый обыкновенный "ФЭД", стоял на столе рядом с микроскопом, к окуляру которого был приделан другой "ФЭД". - Вот сейчас мы рассмотрим все с помощью ультрафиолетовых лучей, - пояснил Решетняк, кладя развернутую книгу на столик, стоящий под лампой с рефлектором. Одна из женщин задернула плотные шторы, другая подвезла укрепленный на штативе аппарат и включила рубильник. - Записывайте, Колесникова, - возбужденно воскликнул Решетняк. Он и ребята нагнулись над "Тремя мушкетерами". Чувствуя, что от волнения замирает сердце, Алка читала вслух проступающую как бы сквозь голубоватый туман надпись. Тут были слова, которые можно было прочесть раньше, и слова, которые давно стерлись и не были видны даже через лупу. "Другого выхода нет. Самое ценное удалось спрятать. Клад огромной ценности... чтобы обнаружить его, ищите решетку". Потом шли куски совершенно стершейся бумаги, и надпись становилась менее понятной. "...Тамани... ищите решетку... тогда все станет ясно. Партизаны дарят клад Родине... коридоре... на берегу Б... долг художника и моего друга Проценко. Нашедшего книгу прошу сообщить ему о моем завете... решетку... ориентиры станут ясны..." Под всем этим стояла подпись: "Прощайте. Гудков". И еще ниже фраза: "Целую тебя, дочка, будь смелой, честной, похожей на маму". Несколько раз щелкнул затвор фотоаппарата. Лаборантка производила съемку. Стараясь не шуметь, чтобы не нарушить наступившей взволнованной тишины, женщина - заведующая кварцевой лабораторией - выключила рубильник и раздернула шторы. Алла затуманенными глазами все смотрела на лежащую перед ней книгу и в конце концов громко, открыто, никого не стесняясь, расплакалась. Решетняк обнял девочку. Шура по-мальчишески неуклюже сжимал вздрагивающую Алкину руку. Даже легкомысленный Лелюх стоял молча, с необычным для него серьезным видом. Сквозь годы с ними только что говорил один из отважных партизан Северного Кавказа. - Давайте посмотрим еще картину, - заговорил наконец Решетняк. Снова были задернуты шторы и включена кварцевая лампа. Лежащая на столике картина засветилась неровным, мерцающим светом. Сделались тусклыми и некрасивыми краски, только что радовавшие глаз своей свежестью. Стали заметны совершенно невидимые ранее царапины, небрежности грунтовки и крупинки плохо протертой краски. Но никакой подписи обнаружить не удалось. - Срочно проявите и отпечатайте несколько снимков подписи на книге, отдал Решетняк распоряжение одной из лаборанток. И она, забрав аппарат, скрылась за маленькой дверцей. - Давайте попробуем микрофотографию, - обратился Решетняк к другой женщине. Картина была укреплена перед объективом фотоаппарата изображением вниз. Фотоаппарат соединялся с микроскопом, Сделав несколько снимков, вторая лаборантка тоже ушла проявлять пленку, а Решетняк с ребятами направился в химическую лабораторию. Здесь исследовали бумажку, которую первой рассматривали в рентгеновском кабинете. Сначала ее положили под микроскоп. Потом один из химиков узеньким блестящим ланцетом, каким пользуются хирурги, соскреб малюсенький кусочек вещества, которым была нанесена на бумагу неровная черта. Эту еле видимую крошку он положил в узкую пробирку, залил какой-то жидкостью, подогрел на спиртовке, слил жидкость, заменил другой, взболтал, капнул на стеклышко. А стеклышко снова стал рассматривать под микроскопом. Наконец химик заполнил какой-то бланк и, передав Решетняку вместе с исследовавшейся бумажкой, сказал: - Линия проведена тушью фабрики "Союз". Нанесена не более недели назад от руки. Скорее всего, это обрывок какой-то записки, написанной не чернилами, а тушью. Листок с заключением химика и обрывок бумаги Аня аккуратно уложила к себе в планшет. Затем все вернулись в кварцевую лабораторию. Заведующая лабораторией передала Решетняку еще влажные отпечатки снимка с письма Гудкова. Один из них Филипп Васильевич протянул Алле: - Храни, Натковна, в память об отце. До последней минуты о тебе помнил. Алка осторожно взяла снимок. Остальные экземпляры, аккуратно завернув в трубку, спрятала в планшет Аня Колесникова. - Микроснимок получился? - спросил Решетняк. - Да. Очень неплохо. На снимке легко читалась надпись, сделанная толстыми, неровными буквами по холсту: "Патронов больше нет. Взрываю коридор. Погибаю, но не сдаюсь!" - Это тоже папа писал? - шепотом спросила Алла. - По-моему, нет, поколебавшись, ответил Решетняк. - Сейчас мы это узнаем точно. Косясь на Аллу, заведующая лабораторией сказала: - Надпись была сделана очень давно, товарищ подполковник. - Это известно. - Да, но... - замялась заведующая. Она боялась неосторожным словом расстроить Аллу. Однако, не имея права скрывать от Решетняка что-либо обнаруженное экспертизой, она все же продолжала: - Писали пальцем. Надпись сделана кровью. Возьмите лупу. Можно рассмотреть пальцевые кожные узоры. Потом кто-то тщательно буквы выскреб, но кое-где в порах холста остались кристаллики крови. На микрофотографии они обнаружились. - Неужели это папа? - чуть слышно повторила Алла. - Это мы сейчас попытаемся выяснить. И, пригласив ребят следовать за ним, Решетняк вышел из комнаты. Он привел их еще в одну лабораторию. За большим письменным столом, на котором лежала папка с какими-то документами, сидел полный старик с густыми вьющимися волосами, которые никак не хотели уместиться под его белой шапочкой. - Простите за беспокойство, профессор, - обратился к нему Решетняк, очень прошу вас взглянуть на эти два снимка. Старик недовольно проворчал: - А если бы профессор уехал в Москву, ваши графологи справились бы с этим ответственным делом? - Конечно, - согласился Решетняк, - но уж пользуясь вашим присутствием... - Вот именно: "пользуясь". Все две недели и пользуетесь, - продолжал ворчать гривастый старик, беря из рук Ани снимки. - А это что за синьоры и синьорина? - кивнул он на оробевших от такого сухого приема ребят. - Мы не синьоры, - совершенно в тон профессору проворчал Лелюх. - Да ну? - удивился старик, отложил в сторону снимки, поднял на лоб очки и с интересом посмотрел на Лелюха. - А кто же вы, извините за назойливое любопытство? - Ну, мы, - смешался Васька, - вообще, школьники. Видя, что его слушают, он осмелел и выпалил - Синьоры - это в Италии, а там буржуазия. Товари-щами нас можно назвать. Казаками тоже. - Можно товарищами? - без малейшей улыбки переспросил старик. - А вы что же, новые сотрудники подполковника Решетняка? Рад служить. Чем могу быть полезен? Васька засопел и вопросительно поднял глаза на Решетняка. - Посмотрите, пожалуйста, снимки, профессор, - повторил просьбу подполковник. - Нам надо устано-вить, одной ли рукой сделаны эти надписи. Профессор опустил очки со лба и прочел оба текста. - Любопытнейшие документы, - заговорил он, закончив чтение. - Писали разные люди. Это вне всякого сомнения. На письме, подписанном Гудковым, кстати, я слыхал о таком партизане, - почерк угловатый, с сильным наклоном вправо. На другом снимке почерк совершенно без наклона. Кроме того, сравнивая начер-тание отдельных букв, которые встречаются в письме и в прощальной надписи на картине, можно убедиться, что писали разные люди. Никакого дополнительного исследования не требуется. Решетняк полез в карман кителя и достал взятое у Проценко последнее письмо Гудкова в Тбилиси. - А это письмо написано той же рукой, что и письмо на снимке? - Безусловно, - ответил профессор, внимательно сличив его со снимком. Поблагодарив профессора, Решетняк и его спутники вышли в коридор. Отправив мальчиков домой, он вместе с Аллой и Аней Колесниковой поехал в мастерскую к Проценко, Прочитав фотокопии надписей, Проценко возбужденно заходил по комнате. - Ты понимаешь, Филипп, что это значит? Николай в последние часы, а может быть, и в последние свои минуты завещал нам, его старым друзьям, найти этот клад. Его нужно во что бы то ни стало разыскать. Это наш долг перед памятью друга. Друга, воспитавшего нас с тобой. - Легко сказать - разыскать, - охладил его пыл Решетняк. - Где и что искать? - Что искать, по-моему, ясно: Николай где-то спрятал пропавшие при перевозке картины, - сказал Проценко. - А вот где искать... - Мне кажется, что его тайник нашли гитлеровцы. Иначе откуда бы взялись эта икона и две твои картины? - Чушь! - почти крикнул Проценко, бегая в волнении по мастерской. Шедевры великих мастеров невозможно скрывать столько лет! Если бы они были найдены гитлеровцами, они давно бы объявились в Германии, в Америке, в Испании. Где угодно, но объявились бы, и это стало бы известно. - А что было среди пропавших картин? - спросила Ольга. - Каким образом получилось, что они пропали? Проценко, увидев, что Решетняк закуривает, неожиданно взял у него папиросу, но не закурил, а опустился на какой-то чурбак и стал рассказывать: - В 1942 году в Краснодаре скопилось множество ценнейших произведений искусства. Сюда были свезены картины, скульптуры, уникальный фарфор из Киева, феодосийской картинной галереи Айвазовского, из Одессы. Была одно время у нас и знаменитая Севастопольская панорама. Когда создалась угроза фашистской оккупации Кубани, эти ценности стали вывозить дальше в тыл - в Сибирь, в Среднюю Азию. В первую очередь стали переправлять наиболее тяжелые по весу вещи. Поэтому скульптуры, панорама, фарфор и полотна большого формата - все были доставлены к месту назначения в целости и сохранности. Вывозили ценности постепенно. Иначе не было возможности. Вагонов не хватало. Многое нужно было вывезти в те дни. Последнюю партию картин из музея повез некто Лопатин. Эта партия на место не прибыла. После освобождения Краснодара их, конечно, сразу же стали искать. - Кто искал? - перебил Решетняк. - Что дали эти поиски? - Розысками занималась специальная бригада Союза советских художников. В нее входил и я. Что мы сумели разузнать? Очень немного. За несколько часов до входа в город фашистов эшелон вернулся назад. Станция Кавказская, через которую он должен был пройти, уже находилась в руках врага. Лопатин достал какую-то лошадь и погрузил на повозку, как говорят очевидцы, тюки и ящики. С тех пор о картинах не было ни слуху ни духу. Лопатин погиб. Как-то рано утром соседи натолкнулись на его труп у входа на Сенной базар. У старика была прострелена голова. Вот и все. Б