ТАЙНА "ТРЕХ МУШКЕТЕРОВ"
В девять часов вечера Проценко и Ольга снова были в кабинете Решетняка. Филипп Васильевич представил им немолодого майора милиции: - Знакомьтесь - старший следователь Степан Степанович Сомов. Вот он нам и расскажет то, что ему известно о Жмуркине, об убийстве Ваньки Каина и о тайне "Трех мушкетеров". Майор Сомов опустился в кресло, подождал, пока рассядутся его слушатели, и начал неторопливый рассказ. ...Вскоре после окончания войны в один из исправительных трудовых лагерей на Урале поступил новый заключенный. Фамилия его была Коршунов, звали его Максим. Осужден он был сроком на пять лет за мошенничество. Попав в тюрьму, Коршунов не утратил своего веселого, общительного нрава. Он был дисциплинирован, хорошо работал, а по вечерам развлекал заключенных то пением, то забавными рассказами о своих мошеннических проделках, которыми начал заниматься чуть ли не с десятилетнего возраста. Но чаще всего в свободное время Максим рисовал на листке бумаги углем или карандашом портреты своих товарищей по заключению. Портреты эти в лагере имели большой успех. Многие удивлялись тому, как Коршунов - в лагере его звали "Коршун" - ловко и быстро добивается в рисунке портретного сходства. - Чего ж вы хотите, - улыбался он, слыша возгласы одобрения, - я ведь в художественном училище занимался. Как раз бы в конце сорок первого окончил, да война помешала. В этом лагере отбывал наказание заключенный по кличке "Князь". Утверждали, что он действительно происходит из семьи каких-то кавказских князей. С первых же дней пребывания в лагере Коршунов заметил, что уголовники боятся немолодого, неразговорчивого Князя и сносят от него любые притеснения. А он с ними не церемонился: отбирал передачи, заставлял вместо себя убирать барак, нередко, срывая зло, награждал оплеухами и пинками. Других заключенных, не уголовников, Князь открыто презирал и ни в какие сношения, с ними не входил. Тем удивительнее показалось всем, что этот злобный, скрытный человек начал водить дружбу с Максимом Коршуном. Князь явно ухаживал за Коршуном, открыто пытался приблизить его к себе. Он всячески старался почаще оставаться с Коршуном один на один и подолгу о чем-то с ним разговаривал. Юркие проныры-карманники однажды решили подслушать, о чем же ведутся эти оживленные беседы. Удивлению их не было предела: Князь интересовался картинами. Втихомолку лагерники много смеялись. Интерес матерого бандита к живописи удивлял и Коршунова, но в конце концов он решил, что у каждого человека может проснуться интерес к искусству, даже в самом преклонном возрасте. Князь же внимательно приглядывался к Коршунову, расспрашивал о "деле", за которое тот попал в лагерь. Наконец он понял, что Коршун для него "свой" и таиться перед ним нечего. - Слушай, Коршун, правду говорят, что есть такие картины, которые десятки, а то и сотни тысяч стоят? Максим Коршунов подтвердил это. - Так вот слушай, Коршун, - продолжал Князь, - мы можем обделать хорошее дело. Срок и у меня и у тебя кончается почти в одно время. Я на месяц раньше тебя выйду. Тебя дождусь, и мы раздобудем десяток или там два таких картинок. Только вот куда их сбыть? На толкучке таких денег не дадут. - Сбыть не штука, - успокоил его Коршун: - иностранцам в Москве. Всякие там чины посольств. Они с удовольствием покупают. Это я бы обтяпал. Но картин не взять. Картинные галереи, где висят такие полотна, охраняют почище любого банка. Там, кроме сторожей, сигнализация, фотоэлементы. Да мало ли что. - А мы и не будем брать в галерее. У нас дело будет почти без риска. И Князь стал рассказывать: - В сорок втором году сидел я в ростовской тюрьме. Суда мне еще не было, но дело пахло керосином. Нас, меня и дружка моего, звали его Сенька Кривой, застукали на вооруженном налете. Банк один с Украины эвакуировался, ну, мы и решили его распотрошить. Дело-то было плевое. Банк этот временно помещался в какой-то школе. Ни тебе железных дверей, ни решеток на окнах. Мужчины на фронт ушли, охрана - две бабы-милиционерши. Одна снаружи, а другая: внутри здания. Ту, что снаружи, дружок мой без шума пришил финкой. Выставили мы раму и забрались в школу, но не в ту комнату, где сейф стоял, а рядом. Приоткрыли чуть дверь, видим милиционерша стоит и вроде прислушивается. А тут, как назло, у меня под ногой Половица скрипнула. Она за наган и командует: "Ни с места!" - а сама к телефону пятится, он у нее за спиной на столике стоял, а с нашей двери глаз не сводит. "Бросай пушку!" - кричу я ей. А она вместо этого из нагана - раз и другой. Ну, ей-то не видно, куда в темноту стрелять, а она у меня на свету как на ладони. Я ее враз снял. С первого выстрела. Наган у нее выпал из рук, и сама упала. Но еще живая была. Пришлось финкой кончить. Коршунов заинтересованно спросил: - Ну, а дальше? - У нас с собой какой надо инструмент был. Один сейф спокойно вскрыли, за другой принялись... Тут нас и взяли: патрули выстрелы услышали. Да меня и Кривого в Ростове знали по делам разным. Так что ждали мы - четыре сбоку, ваших нет. Князь затянулся папиросой и замолчал. Слушавший с огромным интересом Коршун начал его теребить! - Дальше! Дальше! Суд-то все-таки не дал высшую меру? - Суд-то бы дал, - усмехнулся Князь, - да не успел: фашисты подошли и нас из тюрьмы выпустили. Да не только выпустили, а и на службу определили. В полицию свою. Мы сперва думали утечь, а потом глядим - служба подходящая. Берем что хотим, а риску куда меньше. В Ростове мы пробыли недолго. Немцы Краснодар взяли, а я и Кривой - оба кубанцы, так нас в Краснодар перевели. Ну, а как мы там служили, это к делу не относится. Не в том суть. Однажды Кривого забрали в отряд по борьбе с партизанами. Не было его недели две. Вернулся он злой как черт. Партизаны ему руку прострелили, и поживиться он ничем не смог. Даже начальник карательной экспедиции капитан ОС Шульц всего-навсего заполучил какую-то маленькую картину и иконку.