— Отдохнула бы ты, Лизутка, утомилась ведь. Гребь-то ноне вон какая трудная! Пробегаешь день, а завтра — господь даст вёдро — опять становиться на работу. Ягод тебе захотелось, так сходила бы лучше с матерью в болото княженики побрать. Нынче страсть как много ее уродилось. Все кочки словно кровью обрызганы. И ягода вкусом своим не в пример голубице.
Да разве сговоришь девушку, когда она две недели с подругами не виделась?
Упросила-таки Лиза отца. Прибежала в село, а девчат нет никого, все давно уже в лес ушли. Схватила ведро и бросилась за ними вдогонку.
Добежала до леса. Вошла. Густой, но чудо какой вкусный, запах распаренной солнцем хвои ударил в лицо. Невольно улыбнулась — таю ей было приятно.
Роса обсохла, и Лиза никак не могла определить, в каком направлении пошли ее сверстницы. Раза два она крикнула, но голос сразу потерялся. Лиза пошла наугад. Было тихо; сквозь вершины деревьев голубело далекое небо, назойливо сновала перед лицом мошка, да изредка надрывно кричал удод.
Из мелкой сосновой чащи с шумом выпорхнул выводок рябчиков, расселся тут же, в вершинах. Лизе стало жаль их тревожить — она вернулась назад, обошла далеко стороной. Сразу же, в первой лощинке, нашла осыпанный крупными ягодами голубичник. Подосадовала: девчата ушли невесть куда, а здесь, под боком, вон какая богатая ягода! Лиза присела и стала брать голубицу, мурлыча под нос:
Кто-то обхватил ей ладонями голову и зажал глаза.
— Ай! Кто это? — рванулась Лиза.
— Тихо! Дура! Чего испугалась?
Лиза не узнала, чей это голос, — страшно стало ей.
— Ай! Помо-гите! — отчаянно и что есть силы закричала она.
— Ты так?
И в тот же миг тяжелый кулак опустился Лизе на голову. Потемнело в глазах… Сосны враз сомкнулись вершинами, скрыли ясное солнце…
Стряхнула с себя тягостное оцепенение она глубокой ночью. Тихонько побрела, спотыкаясь о бурелом. К рассвету дошла до покоса. В нерешительности постояла у входа, а потом вползла в балаган и разбудила мать. Хотелось услышать слова утешения — мать поможет. Та проснулась, досадливо заворчала:
— Вернулась? Чего тебе? Не зорится еще?
— Мама, выйди на время. Мне надо сказать…
— Еще новое дело надумала! Здесь говори. Я спать хочу. Бродит до света, а тут работа стоит.
— Выйди, мама, прошу тебя!
В голосе дочери мать почувствовала что-то неладное. Позевывая от предутреннего холодка, вылезла из балагана. Лиза искала слов и не могла найти. Мать взглянула на нее: изодранное платье, бледное, замученное лицо… Мать поняла. Хрипло спросила:
— Господи!.. Да что же это такое? Кто тебя?
— Силой взял, мама… В лесу…
— Кто?
— Не знаю. Подкрался… Ударил… Лучше бы сразу смерть. Мама, научи, что делать теперь. Убить себя?
— Бог с тобой, Лизанька, разве можно душу свою губить? Вины твоей нет. Расскажи мне все… все… без утайки.
И Лиза ей рассказала.
Мать слушала молча, а заскорузлые дрожащие пальцы ее все гладили, гладили Лизины плечи, и теплые слезы капали на склоненную голову дочери.
Просыпаясь, заворочался отец в балагане. Женщины притихли.
Весь день, ничего не подозревая, отец подсмеивался над пасмурным видом дочери:
— Говорил: «Лизутка, не ходи в село». Вот и пришла скучная. Али о милом загрустила? Рано бы тебе еще думать.
Лиза вспыхнула. Кровь бросилась в лицо, выступили слезы, но промолчала, ничего не ответила.
За обедом Лиза тоже не сказала ни слова. Потупив глаза, сидела она возле общей чашки; кусок не шел ей в горло.
Вечером мать позвала:
— Ильча, поди-ка сюда, ручка на косьевище ослабла, а развязать постегонку никак не могу, — сама украдкой махнула рукой Лизе: уходи в балаган, дескать.
Поздно окончился их разговор. На чем они порешили, Лиза не знала. Только лежа до утра без сна, с открытыми глазами, слышала, как ворочался и вздыхал отец.
За шестнадцать дней, до конца покоса, отец не сказал Лизе ни слова, как будто бы ее и не было вовсе. Мать не смела ее утешить.
А еще через неделю Лизу просватали за Порфирия…
Смеркалось. Лиза сеяла в амбаре муку. В открытую дверь она видела, как, поднявшись от реки, через двор прошли двое мужчин с веревочной снастью на плечах. Одного из них Лиза узнала — Егорша Елизарьев, рубахинский мужик, с ним вместе часто отец ездил на промысел в тайгу, второй был незнаком. Высокий, темно-русый и чуточку горбится, будто длинные руки тянут его к земле.
Когда Лиза окончила работу и внесла в избу насеянную муку, на столе мутным пятном светилась керосиновая лампа, как пчелка жужжал самовар, стояли чашки, бутылки вина.
За переборкой, в кухне, охала мать. У нее с утра сильно болела голова.
Лиза достала из подполья квашонку и приготовилась растворять опару. Мать поманила ее пальцем.
— Лизанька, поди попотчуй гостей. Самовар скипятила я, а больше сил нету. Поднять головы не могу — ломит.
Лиза умоляюще взглянула на нее. Мать лежала на лавке, окутав мокрой тряпкой голову.
— Лизавета, — позвал отец, — иди чай наливай!
Лиза молча подошла к столу.
— А! Молодая хозяюшка! — усмехнулся Егорша. — Поздороваться бы надобно. Что же заспесивилась, девушка?
Лиза смутилась и ничего не ответила.
— А расцвела у тебя дочка, — продолжал Егорша, обращаясь к Ильче, — расцвела, вылитая мать! Красавица! Женихи за тобой, Лиза, поди, табуном ходят? — повернулся он к ней. — Когда замуж будем отдавать? Присмотрела себе?
Лиза едва удержалась, чтобы не заплакать. А Егорша, заплетаясь пьяным языком, продолжал трунить.
— Видно, запросу много взять хочешь? Что ж, не худо, не худо, девка складная. Дадут. А вот, глянь сюда, Лиза: чем не жених? — хлопнул он своего товарища по плечу. — Порфишка, подберись!..
Порфирий тупо глядел на Лизу. Он был пьян. Ильча сидел неподвижно, угрюмо нахмурив брови.
— А что, Порфишка, — все больше оживлялся Егорша, — складись такое дело: вот плавим мы с тобой лес, остановились сегодня на пути у дружка, у Ильчи, заночевать. Погостились. И тут красотку дочку заприметили. Приглянулась. Посватали. Уплыли в город, там расчет за лес получили. А через неделю свадьбу сыграли. И зажил Порфишка по-хозяйски. Тихой семейной жизнью. Ха-ха-ха!.. Женить, Порфишка?
— Жени, — медленно выговорил Порфирий.
Ильча резко (встал из-за стола, так что забренчал а посуда. Лиза, опустившись на лавку, прижалась к стене. Мать вздыхала за переборкой.
— Ты что, Ильча? — удивился Егорша. — Обиделся?
— Была бы обида, — вполголоса сказал Ильча, — а сейчас нет ее. Подумал: растил, растил дочку и вот… уйдет… к кому… другому…
— Го, Ильча! Девке замуж идти — свое счастье найти. Возмужала — задерживать нечего, попусту молодость утрачивать.
— Что это у нас за разговор? — так же тихо сказал Ильча, а у самого губы дрожали. — Будто мы и впрямь сватовство затеяли! Не хочу я про такие дела толковать, языками чесать без путя.
— А пошто языками чесать? — не унимался Егорша. — Возьмем и посватаем. Сразу, сейчас вот и посватаем. Порфишка, будешь жениться?
— Буду, — трезвея и не спуская удивленно-радостного взгляда с испуганного, побледневшего лица Лизы, ответил Порфирий.
— Ну, так что, Ильча, как думаешь? Отдашь Лизку?
Ильча грузно уперся в стол кулаками. Погнулась столешница. Лиза у стены замерла.