— Степаниду Кузьмовну будить постеснялась. Она на ночь дверь запирает и ключ под подушку себе кладет: разбойников боится. Это она еще вашего Паклина помнит. Узнала бы, что мы с вами его пещеру осматривать собрались, умерла бы со страху.
Да ведь Паклина давно и в живых нет, — засмеялся Алексей Антонович.
— Все равно. Из уважения к нему боится.
— Вздор! — пренебрежительно сказал Алексей Антонович. — Впрочем, вы все это, может быть, потому говорите, что и сами боитесь Паклина? Не так ли, Анна Макаровна?
— Паклина я не боюсь, — с такой интонацией ответила Анюта, что Алексей Антонович невольно спросил:
— А кого же вы боитесь?
— Вас и летучих мышей, — не то шутя, не то серьезно проговорила Анюта. — В пещерах всегда бывают летучие мыши. Пойдемте, с обрыва посмотрим на реку.
Они обошли часовню и остановились над обрывом., Как стены старинных замков, падали вниз желтые, из крепкого песчаника утесы. Дальше шел невероятно крутой откос, усеянный обломками камней. У подножия горы, легко неся на себе черный, смытый с берегов плавник, катилась Уда. Налево, в бесконечной дали гор, холмов и лугов, чуть подернутых дымкой лесного пожара, река то сверкала светлой полоской стали, то чуть обозначалась строгой серой чертой; вправо, рассекая Шиверск на две половины, шла могучим, широким потоком и сразу обрывалась, словно уйдя под землю, пряталась за поворотом. Город, озаренный первыми лучами солнца, просыпался: над крышами домов кое-где вились прозрачные дымки; маленькие, как букашки, двигались пешеходы. Пастух гнал стадо коров, размахивая и щелкая длинным бичом, но звуки не доносились сюда. Неколебимая тишина стояла над обрывом. Подними голову — и словно летишь в глубокую синеву неба вслед за быстро движущимися с востока легкими облаками.
— Какие просторы! — прошептала Анюта. — Туда бы, в даль, унестись…
Алексей- Антонович взял ее за локоть и, отведя от края, усадил на холмик, заросший упругими плетями темно-зеленой жестколистной толокнянки.
— Боже, как хорошо! — поглаживая возле себя блестящие листочки толокнянки, твердила Анюта.
Алексей Антонович стоял рядом, сняв шляпу.
На кустах ольховника, на молодых березках искрились капли росы. Тяжелый аромат цветущего багульника кружил голову. В глубине леса призывно и страстно закуковала кукушка. Она перелетала, все отдаляясь, и чистый звук ее голоса, казалось, растворялся в вершинах сосен.
— Пойдемте, Алексей Антонович, — вставая, вздохнула Анюта, — и начинайте мне рассказывать, как вы обещали, о самом страшном человеке.
— Я не знаю, что вам рассказать о себе.
— Почему о себе? Вы обещали рассказать о Паклине.
— Да. Но ведь вы боитесь меня больше, чем Паклина, следовательно, самый страшный человек — это я.
— Так, — склонила Анюта голову набок, — хорошо. Ну, тогда рассказывайте о себе.
9
Они шли отлого спускавшейся, еле заметной тропой, скрытой от солнечных лучей порослью молодого сосняка. И было здесь свежо и прохладно, и на узких и острых листьях багульника еще мерцали цветными огнями невысохшие капли росы. А над лесом уже нависал навевающий сладкую истому летний зной, и токи горячего воздуха, наполненного запахом хвои, искали себе путь среди плотно сомкнувшихся сучьев сосен. Тропинка, постепенно спускаясь с Вознесенской горы, доходила до подножия Мольты — там перевал, крутой склон, весь изрезанный промоинами, усыпанный плитами разрушившихся от времен серых известняковых скал, и — пещера Паклина, наводившего в давние годы ужас на всю шиверскую округу.
С непривычки утомленная длительной ходьбой, Анюта невнимательно слушала Алексея Антоновича. Ей хорошо запомнилось лишь, как он вначале рассказывал о приезде своем в Сибирь. Это было романтично и интересно.
Отец Алексея Антоновича, инженер-механик, за связи с террористами при очередном покушении на жизнь Александра II был арестован и, хотя прямо ни в чем не уличен, сослан на Кару, в Забайкалье.
С трудом исхлопотав разрешение начальства, следом за отцом поехала на Кару и Ольга Петровна с ним, маленьким Алешей.
Он помнит, как свыше трех месяцев ехали они от Астрахани до Шиверска, то на пароходе, то трясясь на обозных подводах, идущих с товаром в Сибирь. Помнит, как, приехав в Шиверск, вдруг получили они известие о том, что отец скончался и, значит, ехать им больше некуда.
Едва через год оправилась и свыклась С тяжелой, невозвратной потерей Ольга Петровна. Теперь у нее оставался только Алеша. Единственная радость и надежда в жизни. Но выйти в люди ему было трудно. Сын политического каторжника — аттестация, от которой морщились чиновники. Кое-как пристроив его в местное реальное училище, мать начала настойчиво и неутомимо хлопотать о получении для сына права на университетское образование. Последовательно обращалась она к губернатору, к генерал-губернатору, в министерство просвещения, в министерство юстиции, в департамент полиции, в министерство внутренних дел… И всюду отказы, отказы, отказы…
Она написала прошение императору Александру III и получила ответ за подписью директора департамента полиции фон Плеве о том, что «не имеет смысла добиваться для сына Вашего университетского образования, поскольку он уже учится в реальном училище, а это училище дает вполне достаточно знаний, чтобы плодотворно трудиться на пользу отечества». Она подумала, что это прошение почему-либо не было доложено императору, и написала второе. Ответа на него совсем не последовало. Тогда она написала третье, потом четвертое.
И, наконец, пришло письмо, подписанное лично министром внутренних дел, в котором объявлялась воля государя: «дозволить Вашему сыну получение университетского образования, но не иначе, как в Томском университете и только на медицинском факультете…» Теперь надо было экстерном сдавать экзамены на аттестат зрелости…
И после этого, как показалось Анюте, Алексей Антонович стал рассказывать скучно и неинтересно о знакомстве своего отца с Бакуниным.
— Я плохо помню отца, Анна Макаровна, — говорил Алексей Антонович, — но мне много о нем рассказывала мама. Он мог поверить Бакунину, что террор — единственная форма борьбы за благо народное, но принять в нем непосредственное участие… нет, этого он не мог. Он не мог не понять бессмыслицы террора, направленного против отдельных личностей. Что значит убийство одного политического деятеля?
— О-о! — воскликнула Анюта. — Так вот вы какой! По-вашему, убивать всех подряд? Не зря я вас так боюсь.
— Нет, не так меня надо понимать, Анна Макаровна, — засмеялся Алексей Антонович. — Я считаю, что убивать вообще никого не следует.
— Да кто же без борьбы свое место уступит!
— А что дала кровавая борьба? Сколько замечательных людей боролось так и погибло! Вспомните, я вам рассказывал про Каракозова, Желябова, Халтурина, Перовскую и других.
— Прошлый раз вы мне говорили, что бомбы бросать они стали уже после того, как поняли, что иначе ничего не добьешься.
— Да. Но неверным оказалось и то и другое.
— Ну, а что же верное?
— Доказывать. Доказывать силой убеждения.
— Так ведь они же сперва это и делали!
— Не представляя себе ясно, чего именно хочет народ. И получалось неубедительно. Так они от народа и отдалились и решили все взять на себя.
— Так если будете и теперь убеждать — и теперь ничего не получится.
— Нет, Анна Макаровна, есть разные пути убеждения, и наилучший из них — через просвещение народа. Люди нашего времени вообще более гуманны и все противоречия между собой могут решать, не вступая непременно в кровавую борьбу, — так уверенно, словно это было непреложной истиной, заявил Алексей Антонович. — Если хотите, давайте разберем последовательно и сначала…