Дорожка вывела Павла и Устю к водогрейке, где несколько солдат ругали на чем свет стоит кубовщика за холодную воду.
Пробежали к вагонам две толстые бабы, неся каждая по полному ведру и от этого кренясь на бок.
Кому холодненького молочка?
— Нам бы от бешеной коровки!
Кто-то пронзительно свистнул. Из вагона окрикнули Павла:
— Солдат, ты где кралю такую себе подцепил?
Устя шла бледная, смятенная. Конец, конец… Это ее последние минуты вместе с Павлом. Сейчас его заберут в какой-нибудь из этих вагонов, где только одни мужики, солдаты и нет ни одной бабы. Когда и где потом она увидит его? Подходя к станции, они договаривались, что разыщут здесь самого старшего генерала и скажут ему: «Мы муж и жена, отправьте нас на позиции вместе».
— Смирно!
Передними словно из-под земли возник высокий костлявый поручик. Выдвинув вперед тяжелую нижнюю челюсть, он повторил команду:
— Солдат, смирно! Руки по швам!
Павел понял: это относится к нему. Но он не знал, что ему надо делать, как отвечать. Стал прямее, вытянув руки.
— Ты почему не отдаешь офицеру чести? С-скотина!
— Не знал я…
— Чего не знал? — голос у поручика сорвался на тонкий визг. — Что надо честь отдавать? На шлюх всяких заглядываешься.
Павел вздрогнул, глаза у него сузились.
— Это не шлюха, это…
— Молчать! — Брови у него поползли вверх. Жесткой, сухой ладонью поручик дважды ударил Павла по лицу. И закричал, подзывая ближнего часового: — Отвести его к коменданту!
Павла много раз били на каторге, но так, по лицу, и с такой брезгливостью и презрением — еще никогда. Он сделал шаг вперед.
— Бить нельзя, не да…
— Нельзя? Вот как надо бить, — теперь уже кулаком хватил поручик Павла.
Удар пришелся по уху, и Павел зашатался. Его в спину толкнул подоспевший часовой и повел по платформе.
Устя побежала за ними. Боже, боже! С одной каторги уйти, чтобы в другую…
К коменданту Устя ворвалась вслед за Павлом. Стоявший у двери солдат не хотел впускать ее.
— Что? — прикрикнула на него Устя. — Пропусти! Я с ним.
Солдат понимающе осклабился.
— Побаловал над тобой парень? Ну, иди, пожалуйся коменданту. Он те еще розог штук двадцать всыпет. Наведет румяна на скромном месте.
Комендант, в чине подполковника, седоватый, с зализанными на макушке волосами, сидел за столом. Солдат-связист прилежно крутил ручку телефонного аппарата, дул в трубку и никак не мог добиться ответа. Подполковник вытащил из кармана белый батистовый платок, смахнул им капли пота со лба, посмотрел на часового, вошедшего вместе с Павлом, потом на Устю.
— Ну? В чем дело? — отрывисто спросил он.
— Его благородие господин поручик Киреев приказали доставить этого солдата к вашему высокоблагородию, — без запинки отчеканил часовой и отступил на шаг в сторону.
— А зачем?
— Не могу знать, ваше высокоблагородие, — так же красиво и звонко выпалил часовой. — Его благородие сами доложат об этом.
— Пошел вон, — приказал подполковник. И к Павлу — украл у нее что или чести лишил?
Павел не успел ответить. Зазвонил телефон — долго, настойчиво. Связист, передавая подполковнику трубку, сказал:
— Ваше высокоблагородие, комендант станции Маньчжурия сами вас вызывают.
— Ага! Давай, — жадно припал подполковник ухом к мембране. — Маньчжурия… Маньчжурия?.. Это я, Черняев. Фогель?.. Куда ты к черту пропал? Никак до тебя не дозвонишься, а паровоз стоит под парами… Забиты все пути, все тупики до единого, — подполковника так и распирала накопившаяся в нем злоба. — Да пойми ты, сейчас у меня на станции разминуться негде! Если встречный подойдет, мне за хвост два состава на линию надо вытаскивать. Что?.. Все есть у меня! Все, что хочешь. Слушай… Записывай. Семь эшелонов пехоты, два — кавалерии. Четыре эшелона снарядов. Есть и фураж. Ну, чего тебе сперва подавать? Почему пропустить? Я говорю чего тебе подавать?.. Не понимаю… Ах, от тебя пропустить? Нет, на запад у меня нет паровозов… Этот повернуть? Почему повернуть?.. Имущество генерала Бильдерлинга? Какое имущество? Сколько?.. Десять вагонов? Идет специальный состав? Прошел уже Хадабулак, скоро у меня будет?.. Фогель, не шути… К черту! Если я паровоз поверну, я тогда лучше санитарный поезд отправлю. У меня их здесь уже три накопилось. Вагоны грязные, из-под угля, каждый день покойников снимаю… Фогель! Фогель!.. Куда ты опять потерялся? Бильдерлинга я задержу, пока не будут свободные паровозы… Что? Приказание главнокомандующего?.. Вне всякой очереди?.. Да откуда, какое у него имущество — десять вагонов? — Он зажал ладонью трубку, выругался и опять закричал — Фогель, Фогель! А я все-таки не пропущу Бильдерлинга. Остановлю… Под суд? Не шутишь? Так прямо в приказе написано?.. Хорошо. Подчиняюсь. Фогель, я поверну паровоз, но рапорт напишу, предупреждаю… Кому?..
Он передал трубку связисту, махнул рукой: «Повесь». Зажал голову ладонями, посидел так, проворчал мрачно:
— Кому? Некому… — Вынул платок и стал вытирать лицо, шею. — Губанов! — От двери отделился ординарец. — Передай дежурному. Паровое повернуть на запад. Подойдет специальный поезд барона Бильдерлинга с… имуществом, подать паровоз под него. Понял?
Губанов повторил приказание.
— Ступай!.. Стой!.. И скажи ему еще: в хвост этого поезда дополнительно один санитарный подцепить. Пока разберутся, хотя до Читы пусть дойдет.
Губанов выскочил за дверь. Подполковник надул щеки, медленно выпустил струю воздуха. Взгляд его остановился на Усте.
— А! Так чего у тебя, красотка, этот гусь стянул?
Но опять зазвонил телефон, и комендант опять взялся за трубку, кинул Усте: «Подожди!»
— Фогель, это опять ты? Чего тебе еще от меня надо? — кричал подполковник в отчаянии. — Я же тебе сказал: Бильдерлинга твоего пропускаю… Что?.. Какие иконы?… А!.. Есть целый вагон… Как отправить?.. Куда?.. Да ты в уме? Они у меня черт-те знает где, в самом дальнем тупике стоят, посреди фуражного эшелона. Я тебе их после войны отправлю… Не могу я их из середины состава вытащить… Как? Тогда весь состав? Да там всякое барахло! Слушай… У меня четыре эшелона со снарядами на главных путях стоят. Тут же и с людьми и санитарные… Как «ну и что же». Жара. Солнце калит, чуть железо на крышах не плавится. Не ровен час рванет — вся станция на воздух полетит и двадцать два батальона солдат… Чей приказ? Куропаткина?.. Что, вам снаряды не нужны разве? Слушай, Фогель, пусть меня расстреляют, но как только будет еще паровоз на восток, я тебе погоню снаряды… Иконы? Не нашел я. Не прибыли еще. Будешь докладывать?.. Это черт знает что, Фогель! И тебе тоже спасибо… Ладно, отправлю… Пропадай Россия! Фогель, помолись там на эти иконы за нее…
Подполковник еще договаривал последние слова, когда в комнату к нему вошел, придерживая шашку рукой, казачий есаул. Он сел на свободный стул и, сцепив кисти рук, положил их на эфес шашки.
— Опять плохие вести, Степан Иванович, — сказал есаул, дождавшись конца телефонного разговора: — японцы осадили Порт-Артур, заняли Волчьи горы.
— Читал проходящие телеграммы?
— Да. И еще не все. В Маньчжурии наши войска отступили от Хайчена.
— И от Хайчена?! — Подполковник вскочил, оттолкнул ногой стул, подошел к лежавшей на другом столе карте, уперся в нее указательным пальцем. — Куда же теперь, к Ляояну? А потом? Ты понимаешь, что это значит, эти бесконечные отступления? Это…
— …позор русской армии, — закончил есаул.