— Не смяли бы наших, — обеспокоенно проговорил один солдат.
— Эх, на подмогу бы к ним броситься!
— Справятся сами.
Павел переложил винтовку на новое место, устроился поудобнее.
— Далеко, — сказал он, — а попробую вон того, что к белому камню ползет.
Он долго выцеливал японца, выстрелил, и тот, не доползши до камня, остался недвижим.
— Молодец, солдат! — услышал у себя за спиной Павел.
Он быстро повернулся на голос. В сопровождении нескольких офицеров — среди них Павел с удивлением узнал поручика Киреева, избившего его в Оловянной, — позади окопа стоял командир дивизии генерал-лейтенант Кашталинский. Солдаты замерли на местах. Редко им приходилось видеть на передовых позициях генералов.
— Здорово, орлы! — поощрительно сказал Кашталинский. — Спасибо вам за верную службу! Хорошо для начала япошкам всыпали.
— Рады стараться, — пронеслось вразброд.
— А ты молодец, — повторил Кашталинский, снова обращаясь к Павлу и поглаживая мягкую, расчесанную надвое бороду, — отлично стреляешь. Как фамилия?
— Рядовой Бурмакин, ваше превосходительство.
— Дезертиром был, ваше превосходительство, — вмешался Киреев.
— Быль молодцу не укор. А «Георгия» заслужил, — одобрительно сказал Кашталинский. Он приставил бинокль к глазам. — А вон того, что впереди всех справа вырвался, можешь снять?
Павел молча прицелился, притаил дыхание, нажал спусковой крючок. Японец опрокинулся навзничь. Кашталинский опустил бинокль.
— Да, это уже не случайность, — сказал он. — Подойди сюда.
Павел встал. Окоп был неглубоким, для стрельбы лежа. Сделав несколько шагов по траве, Павел остановился перед генералом. Тот опустил руку в карман. Он всегда носил с собой медали.
— Японская кавалерия! — выкрикнул кто-то.
Из того же ущелья, что и в первый раз, вынесся эскадрон кавалерии, но теперь, рассыпавшись широко, помчался прямо на окоп, где находился Кашталинский. Видимо, его появление на передовой линии выследили японские наблюдатели.
— Зарубят! — сдавленно выговорил Киреев. Лицо его побледнело, нижняя челюсть отвисла. — Затопчут конями…
Кашталинский нервно передернул плечами, кинул взгляд на вторую линию окопов, глубоких, полного профиля, не доступных для конницы, бросился было бежать туда и вернулся — слишком велико до них расстояние, не успеть.
— Братцы, выручайте, — сказал он солдатам, сразу весь как-то съежившись. — Не жалейте патронов. Огонь!
Затрещали винтовочные выстрелы. Павел, не возвращаясь на свое место в окопе, опустился на одно колено, стал выцеливать японского офицера. Местность была неровная, иссеченная мелкими овражками, всадники скакали то припадая к луке седла, то поднимаясь в стременах, метались из стороны в сторону, и Павел только с четвертого выстрела снял свою цель. Японец был уже недалеко, и Павел видел, как он, падая с коня, оскалил зубы. А японский эскадрон тем временем уже охватил окоп полукольцом, и эта подкова теперь сжималась все быстрее и быстрее. Казалось, сразу повеяло холодом от занесенных высоко, сверкающих в пасмурном небе клинков. Кашталинский никак не мог расстегнуть кобуру. Бурмакин стал впереди него.
Навстречу японской кавалерии с пиками наперевес из-за сопки вылетела казачья сотня. Павел смерил расстояние глазами. Нет, пожалуй, не успеть ей отбить японцев у линии передних окопав. Он вложил в магазинную коробку последнюю обойму патронов. И не успел их использовать все. Пронзительно крича, сбоку подскакали два японца. Один из них чуть отстал. Павел выстрелил первому в упор прямо в грудь, и тот упал; второй замахнулся на Кашталинского клинком. Киреев бросился за спину Павла и схватил его за локти, пытаясь им загородиться. Бурмакин резко рванулся. Киреев лег на землю и распластался на животе. Павел почти инстинктивно успел поднять винтовку вверх, и клинок японца, замахнувшегося на генерала, ударившись о нее, переломился. Японец проскакал мимо. Казаки, оглушая раскатистым «ура», были уже близко, и японская кавалерия от самых окопов повернула обратно. Все это произошло очень быстро. Киреев, отряхиваясь, встал как ни в чем не бывало. Кашталинский поправил сбившуюся фуражку. Павел опустил винтовку к ноге. Стрелять в японцев больше было нельзя — их заслонили собою казаки.
— Спасибо, Бурмакин! — сказал Кашталинский, подзывая Павла к себе. — Тебе полагается не медаль, ты заслуживаешь большей награды. Получишь «Георгия».
Он пошел с офицерами дальше.
— Вы слишком добры к дезертиру, ваше превосходительство, — пытаясь скрыть нотки ненависти в голосе, сказал Киреев.
— Вы, поручик, с земли не видели того, что я видел стоя, — высокомерно ответил Кашталинский.
Павел отер ладонью запекшиеся губы и глухо, но зло засмеялся.
29
Атаки японской пехоты все шире разливались по фронту, поочередно то били в стык 1-го и 3-го Сибирских корпусов, то разгорались у входа в Мындяфанское ущелье, где стоял 10-й армейский корпус. Там гремели орудийные залпы и взблескивала щетина стальных штыков, когда дело походило до рукопашных схваток.
К ночи стало известно, что по всему фронту атаки японцев отбиты И вместе с гем пришел слух, что армия Куроки начала переправу через Гайцзыхе, заходя во фланг нашим главным силам.
Павел лежал у бруствера, вслушивался в тревожные шорохи ночи, думал, остался ли жив Ваня Мезенцев. На те окопы больше всего падало снарядов. Солдаты шептались. Ждали новых вестей с левого фланга, где переправлялся Куроки.
— Этого не остановишь, — безнадежно говорили солдаты.
— Оку или Нодзу — тем еще можно горячих насыпать, а этот хитрый, как змей, все равно обойдет.
— Ударить бы всей силой по нему, пока он в Тайцзыхе на переправах барахтается.
Но миновала вся ночь и после нее день в постоянных атаках японцев а ударить по Куроки «всей силой» приказа не было. К вечеру Куроки закончил переправу. Об этом рассказал солдат, принесший в передовые окопы патроны.
— Они бродком и вплавь весь день идут через Тайцзыхе, — вздыхая, передавал он услышанное им самим от очевидца, — потом понтонный мост наводить стали, артиллерию переправили. А наш семнадцатый корпус на Сыквантунских высотах стоит, смотрит…
— Да ты врешь?! — ужасались солдаты. — На глазах у наших японцы вылезают на берег, а наши опустя руки стоят?
— Стрелять приказу, говорят, от Куропаткина не было, — потупив глаза, объяснил солдат, — вроде для нас оно так выгоднее.
— Перебьют всех нас, — с издевкой сказал кто-то, — это и есть для Куропаткина самое выгодное.
Павел смотрел на черно-серебристые волны колышущегося под легким ветром гаоляна. Подсчитывал далекие разрывы снарядов. Это артиллерия Оку била по правому флангу 1-го Сибирского корпуса.
«Привязывает к месту, — подумал Павел, — чтобы против Куроки они не пошли. Скоро и на нас должны навалиться».
К Павлу поближе лег бородатый солдат. Звали его Федором Парамоновичем. Он все время как-то тянулся к Бурмакину, любил с ним поговорить. Может быть, их особенно сближало горячее стремление победить японцев во что бы то ни стало, не уступить им ни вершка земли.
— Как думаешь, Павел, — тих. о заговорил Федор Парамонович, поворачивая к нему лицо, потемневшее от загара и пыли, — измена кругом нас или что? Не жалко родины своей нашим генералам или чести своей им не жалко? Когда же будет конец отступлениям? Крови солдатской так и так льется не меньше.
— Не знаю, измена это или нет, — сказал Павел, — а только мне самому отступать — словно гири за ногами тащатся. Не умеют, видно, командовать наши генералы, тычут солдат куда попало.
— За Россию родную жизнь отдать не жалко, а тут сложишь голову, сам не зная за что.