Вера весь день деятельно помогала матери. Перестирала все белье и сбегала на Уватчик, выполоскала его. Потом починила отцовы рубахи. Снесла в мастерские обед «мужикам». Потом вымыла полы и с дресвой голиком протерла крыльцо. Промазала снаружи оконные рамы замазкой, готовя их к зиме. Взяла метлу, вымела двор и часть улицы против калитки. Забралась по лесенке на дровяной сарайчик, навела порядок и там, составила один на один ящики, в которых весной Агафья Степановна выращивала огородную рассаду, и перевесила подальше вглубь заготовленные для бани березовые веники.
— Мама, можно мне теперь одеваться? — спросила она, придя со двора вся запыленная. — Или еще чего надо сделать?
— Чего уж там, — засмеялась Агафья Степановна, — давай одевайся. И так не своей работы сколько поделала! Двор-то бы не тебе, а мужикам следовало вымести.
— Ничего, они больше моего устают.
Она схватила полотенце, мыло и побежала в сени отмываться. Потом пришла, сменила белье, надела белое с черным горошком платье, начистила ваксой до блеска полусапожки и уселась к зеркалу причесываться и заплетать косы. Тут сразу дело пошло медленнее. Запустив в волосы гребешок, она вдруг забывала об этом. Зеркало тянуло к себе — положить локти на стол и глядеться, любоваться на свое отражение. Брови очень хороши! Особенно если приподнять слегка левую, так, чтобы она изломалась.
Верочка наряжалась и прихорашивалась до самого прихода «мужиков». Даже нарочно брошку вкалывала, когда Савва вошел уже и мог видеть это. А он вошел и, не взглянув на нее, вынул из кармана куртки пачечку бумажных денег и подал их Агафье Степановне.
— Получку возьмите.
Так уже давно установилось, что «мужики» оба сдавали ей все свои деньги. Вслед за Саввой выложил получку и Филипп Петрович. Агафья Степановна пересчитала бумажки, качнула головой. Филипп Петрович понял.
— Три рубля с кумом Селезневским, Агаша… израсходовал, — он не решился сказать «пропил», — а остальное все за штрафы разные вычли.
— Туго придется нам этот месяц, Филипп Петрович, — вздохнув, Агафья Степановна спрятала деньги в сундучок, стала накрывать на стол. — На базаре ни к чему не подступишься, дороговизна, каждый день все набавляют цены.
— Знаю, знаю, Агаша, — пробормотал Филипп Петрович, — эта война изо всех жилы выматывает.
— Скоро она кончится? — спросила Агафья Степановна, нарезая хлеб. — Чего там говорят люди?
— Вряд ли скоро-то. Вчера Груня Мезенцева от своего Ивана письмо получила. Пишет, к Ляояну — город такой есть — отошли.
— Господи! Да неужели против японцев и силы нет никакой?
— Нет в народе единого духу, Агаша, — объяснил Филипп Петрович. — Если бы все как один встали…
— За царя, что ли, Филипп Петрович? — вмешался Савва. Он все время плескался под умывальником.
— Да там после бы разобрались за кого, — ворчливо сказал Филипп Петрович, — царь-то и мне не шибко нужон.
— А царя только сейчас, когда у него под ногами земля зашаталась, и сбросить бы, — Савва даже показал руками, как это можно сделать.
— Ужасти какие ты говоришь! — Агафья Степановна остановилась с чугунком щей посреди комнаты. — Будто он тряпочный. У него вон сколько войска всякого, полиция, пушки, ружья… Всех застрелят.
— А будут стрелять — их тоже застрелить можно, — быстро отозвался Савва.
Наконец, все уселись за стол, стали обедать. Савва все время поглядывал на Веру. Не вытерпел:
— Ты чего сегодня такая нарядная?
Она так и вспыхнула. Не от похвалы, от обиды. Нарядная! Это он заметил. А к самой к ней никакого внимания.
Вера, наверно, ответила бы ему колкостью, но вступилась Агафья Степановна:
— Это она с тобой гулять собралась сегодня.
— Ух ты! — горестно воскликнул Савва. — А я сегодня не могу…
— Да я же на фокусника билеты купила! — в сердцах отбрасывая прочь ложку, сказала Вера. И больше не могла уже сдерживать себя: — Мама тебе рубашку новую сшила.
— Скроила только я, — выдала дочь Агафья Степановна, — а сшила она сама.
Савва растерянно почесал в затылке.
— Понимаешь, никак не получается. Обещался я…
— Товарищу? — деревенеющим голосом спросила Вера.
— Ага… товарищу, — обрадовался Савва. — Обязательно с ним мы сегодня…
— В лес пойдете гулять? — так же безжизненно закончила Вера.
— В лес… Почему в лес?
— Потому, что ты с товарищем всегда в лес ходишь, — как приговор, произнесла Вера.
Агафья Степановна нахмурилась. Она заметила, что слова дочери смутили Савву. Чего он от нее скрывает? Когда в кружок или на тайную рабочую сходку уходит — и то говорит. Неужели парень потихоньку любовь с другой девушкой крутит? Не видит, что ли, не понимает, как к нему Вера расположена? Да и в семье так уж привычно стало Савву за своего считать. С женитьбой, конечно, не торопили, это всегда успеется. А так держать себя… Куда же это годится?
Филипп Петрович хлебал щи, ни на кого не обращая внимания. Молодежь, она всегда петушится. Так ей и положено.
— К товарищу, Саввушка, ты мог бы и завтра сходить, — стараясь говорить спокойно, заметила Агафья Степановна, — видишь, билеты на балаганщика куплены.
Савва задумался. Стал сразу очень серьезным.
— Нет, сегодня я никак не могу, — сказал он виновато.
— Ну, значит, с отцом ты, Верочка, сходишь, — решила Агафья Степановна, поднимаясь из-за стола. И обида у нее на лице была написана не меньшая, чем у дочери. — Ты, Филипп Петрович, к товарищу не пойдешь?
— Я бы поспал лучше, — пробормотал Филипп Петрович, поднимая на жену отяжелевшие веки, — все равно меня сон сморит там, и фокусов никаких не увижу.
— Подружку тогда с собой возьми, — кинула Вере уже из кухни Агафья Степановна.
Очень хотелось Савве что-то сказать в свое оправдание, но сказать было нечего. Он посмотрел на часы и стал собираться. Оторвал зачем-то от своей старой, к носке уже негодной рубашки рукав и засунул его в карман. Натянул картуз. От двери вернулся.
— Веруся, ну, ей-богу же, я…
Глядя вниз, Вера тихонько расплетала косу. Савва увидел, как на пол капнула светлая слезинка. Он больше ничего не стал говорить, совсем расстроенный молча выскользнул в дверь.
Агафья Степановна заворчала на дочь:
— Чего ж так сидеть, накуксившись? Билеты куплены — не пропадать им. Не хочет парень идти — не надо. Пока время еще не пропущено, сбегай за подружкой, хотя бы за Катей Гориной, с ней сходите, повеселитесь. Сколько дней собиралась! И нечего на себя грусть-тоску зеленую наводить.
Уговорила Агафья Степановна. Хотя и невесело, а пошла Вера к подружке. Катя жила на самом выходе из поселка. Пока до нее дойдешь да пока она соберется — копуша, каких свет не видывал! — чего доброго, и опоздать можно. А Катя оказалась почти вовсе готовой. Она собиралась идти на станцию, гулять по платформе. Скоро подойдет пассажирский поезд, там всегда бывает много незнакомых людей, и это очень интересно. Но на фокусника пойти, конечно, еще интереснее, и Катя очень обрадовалась счастливому случаю.
Взявшись за руки, подруги вышли на улицу. Вера рассеянно глянула в поле и обмерла. Верхней дорогой, направляясь к лесочку, что рос возле Зауватских заимок, широко шагал Савва. Так ей сердце и подсказывало: к «товарищу»… Эх! Вера вырвала у Кати свою сразу похолодевшую руку, крикнула: «Иди одна!» — и опрометью побежала в переулок, куда глаза глядят. Свет ей был немил.
До позднего вечера она бродила по отдаленным, глухим улочкам. Иногда выходила и вовсе за город, на открытые елани. Там подгородние крестьяне заканчивали уборку хлебов, возили и складывали снопы в скирды. Цепь гор, протянувшихся за еланями вдоль железной дороги, казалась узорчато-пестрой. Утренними морозами уже прихватило лиственницы, они выделялись своей яркой желтизной. Краснели островки осинников. Надполями носились стаи шумливых птиц. Натуго набив зобы зерном, они несытыми глазами оглядывали неубранные суслоны: где бы еще отщипнуть и вымолотить самый крупный колос? Вера садилась на поросшие репейником межи, обрывала с него колючие, цепкие головки.