Плыли как впотьмах. Едва маячили с боков берега. Только к обеду красным пятном в зените обозначилось солнце. Дым лежал такой же густой. Бурмакин прислушался.
— Шумит шивера, — сказал он. — Их здесь до порога четыре. Худо будет в таком дыму через порог спускаться.
Никто ему не ответил.
— Струсили? — презрительно скосил губы Павел. — Бросьте! Не впервой Бурмакину в порогах барахтаться, пройдем. Запомни, Ваня: будешь проводничать — шиверу всегда спускай коротким берегом: вал меньше и каменья реже.
Он перебросил кормовое весло налево и стал выправлять лодку ближе к берегу. У борта запрыгали пенистые гребешки. Лодка пересекла их и выскочила в затон.
— А на правом берегу, слышишь, как ревет? Крупный там камень.
Спустились через вторую и третью шиверу. Митрич заерзал на брезенте.
— Павлуша, у порога притравись к берегу, сойду я, полегше будет спущаться.
— Ладно, — серьезно сказал Бурмакин, — в этот раз без слова ссажу. С Волгиным не игрушки, да еще в таком смраду. Последнюю шиверу пройдем и тогда поплывем ближе к берегу.
Он привстал, стиснул зубы; потер зашибленную ногу, передернул опояску, поправил ножны и опустил руку в карман. Медленно вытащил.
— Вот беда! — пробормотал насупившись и стал ощупывать другой карман. — Вытряс кошелек с деньгами.
Митрич глядел на него младенцем, сложив руки на животе.
— Ребята, — спросил Бурмакин, — на таборе никто кошелек с деньгами не подбирал?
Ваня, изумленно взглянув на него, отрицательно покачал головой. Митрич спросил:
— Обронил, что ли? — и зевнул.
— В кустах, видно, вытряхнул, когда за чалку запнулся ногой. Черт! Далеко уплыли…
Митрич смиренно молчал. Впереди сквозь дым пробивалось приглушенное шипение.
— Шивера, — вторично ощупывая пустые карманы, произнес Бурмакин. — Надо к берегу приставать. Дня за два схожу взад и вперед. Ногу только саднит…
— Давай я схожу, Павел, — предложил Ваня, сострадательно глядя, как тот морщится от боли.
— А найдешь? — с сомнением спросил Бурмакин.
— Ежели ты на таборе вытряхнул — найду, — уверенно сказал Ваня, — обшарю все, а найду.
— Не боишься один?
— А куда же ты пойдешь, обезноженный?
— Много ль денег было, Павлуша? — участливо спросил Митрич.
— Много не много, а сколько за всю свою жизнь скопил. На них весь расчет был. В город переезжать я думал.
— Ах ты ж, господи, огорчение какое тебе! Вот незадача! — вздохнул Митрич.
Лодка ткнулась в камни. Ваня выскочил на берег.
— Давай, Ванюша, сходи. Помню, спать ложился, карман щупал — кошель на месте был. Ежели вытряхнул, так только у коряги, где падал я. Ищи там.
— Найду.
— Возьми ружье, топор, — снаряжал его Павел, — вот тебе краюха хлеба. Иди берегом, далеко не отступай. Обратно плотик смастери, сплывешь на нем. А мы за шиверу спустимся, перед порогом есть речка Моктыгна, будем в ней тебя дожидаться. Ну, валяй. Завтра к вечеру приплывешь к нам.
— Понял. Ждите! — махнул рукой Ваня, поднимаясь осыпью на гору.
— Счастливого пути, Ванюша! — заулыбался Митрич.
— Ну, старик, а мы с тобой до Моктыгны поехали, — отталкивая лодку, сказал Бурмакин. — Садись в лопастные. Покланяйся реке малость, не то ты разленился очень. Как бы бока не пролежал.
Непонятно куда стремительным потоком несло лодку в дыму. Впереди шум разрастался сильнее.
— Колено должна дать река за шиверой, — соображал Бурмакин, — а там сразу и Моктыгна. Славная речка… — И вдруг сжался весь. — Волгин!.. — через силу выговорил он. — Как я со счету сбился?..
Прямо на них, поперек реки, вырвавшись из плотного дыма, надвигалась черная высокая стена. Здесь река делала крутой поворот. У подножия утеса яростно хлесталась вода. Ударяясь в изрытые скалы пенистыми волнами, отскакивала обратно. Все течение от берега до берега было запружено камнями. Седые гребни валов метались по реке. С левого берега заструилась первая подпорожица.
— Павлуша, приткнись на берег! — зашептал перепуганный Митрич.
— Куда ты, к дьяволу? — свирепо рявкнул Бурмакин. — Не видишь — уж матёрой захватило. Греби пуще! Ворота с левого берега. Прижмет к утесу… А, черт! Прижимает… Греби!.. Черт… греби!.. До валов пересечь изголовье!.. Греби пуще… — кричал черный от натуги Бурмакин, казалось выворачивая всю реку кормовым веслом. — Угодим в самую… чертомель… Греби!..
Истерично пищали в уключинах весла. Митрич, белый, как подпорожная пена, порывисто дергал руками. Из груди вырывалось хриплое дыхание. Оскалившись черной пастью, неумолимо надвигался каменистый залавок — начало самого крутого перепада воды. Струя отбрасывала лодку обратно к утесу. Шумящие гребни катились вокруг. Как на качелях, боком, поднялась и опустилась лодка. Бурмакин резко свернул ее вдоль течения.
— А, черт!.. Не ушли… будь ты проклят!.. Пуще нажимай! Может, по гребням проскочим.
В лодку плеснулась вода.
— Господи, сохрани! — взмолился Митрич.
— Давай, давай!
Из мутной пелены дыма вдруг возник камень.
— Ах, язви… — и лодка скользнула рядом с ним, черпнув бортом грязную пену.
— Пречистая богородица, услыши глас мой!..
— Да греби же! Греби!.. — перекрывая рев порога, кричал Бурмакин.
Митрич, задыхаясь, ворочал веслами. Лодка провалилась в яму. Вокруг поднялись водяные столбы. Через нос прокатилась тяжелая волна. Чуть слышно хрустнуло лопнувшее весло.
Сильный удар в дно встряхнул полузатопленную лодку. Она быстро завернулась поперек течения, боком приподнялась на взлохмаченный остряк волны и в следующий момент опрокинулась вверх дном. Рядом с ней всплыли весла.
Митрич, вынырнув из-под лодки, ухватился сзади за плечи Бурмакина. Зеленые его глаза в смертном страхе выкатились из орбит. Набухшая одежда тянула обоих ко дну. Через головы перекатывались кудлатые валы. Бурмакин сумел все же сбросить трактирщика с плеч и повернуться к нему лицом. Но Митрич тотчас ухватил его за шею и крепко стиснул коленями правую ногу.
— Черт! — хрипел, выплевывая пену, Бурмакин. — Отпусти шею… ногу… арр… уух… пфф… Ногу… дьявол… — стараясь схватиться за уплывающую лодку, напрягался он. — Сбрось руки. Поймаюсь за лодку… вытащу тебя…
Митрич окостенел у него на шее. Впереди чернели острые глыбы второго залавка. Течением быстро несло людей в пенный бурун. Страшным напряжением сил Бурмакин вырвался из объятий Митрича, протянул руку, чтобы схватить его за волосы и поддержать на воде. Но не успел это сделать. Пенистая волна подхватила старика, подняла на своем гребне и бросила головой на острый черный камень. Серая пена вокруг него окрасилась в розовый цвет.
17
После той ночи, когда под Мольтой Мирвольского с Анютой захватил ливень и они только к утру добрались до города и сразу расстались, прошло около двух недель. Анюта нигде не показывалась, а идти в дом к Василевым Алексей Антонович считал неудобным.
Он знал, что в городе ходят всякие сплетни о них, но не мог найти способов пресечь болтовню.
Больше всего раздражали двусмысленные улыбочки Лакричника, по утрам неизменно с какой-то особой навязчивостью справлявшегося о здоровье доктора.
— Здоров, здоров, благодарю вас, Геннадий Петрович, — сухо отвечал он Лакричнику, — не беспокойтесь.
— Тревожусь, весьма тревожусь, высокочтимый Алексей Антонович, — вытирая полой халата запачканные мазями руки, вздыхал Лакричник, — опасаюсь наличия скрытого процесса заболевания, инкубационного периода. Внезапное переохлаждение тела после…
— Геннадий Петрович, — строго обрывал Лакричника Алексей Антонович, — я, кажется, слава богу, сам врач и без вашей помощи могу определить состояние своего здоровья. В конце концов, вы становитесь надоедливым.