Суд над Бурмакиным закончился быстро.
Председательствующий сидел, поглядывая в окно; на улице сыпался первый снежок; заседатели шептались. Допрос почти целиком вел прокурор, молодой, чрезвычайно стремительный человек. Он обвинял по делу об убийстве впервые — на этом он строил карьеру — и, не жалея красок, не разбираясь в выражениях, нападал на Бурмакина.
Павел отвечал на вопросы односложно, как бы нехотя. Холодный, сосредоточенный, он не сводил глаз с прокурора, иногда усмехаясь по-своему, по-бурмакински, уголками рта.
Он скупо, но точно и последовательно рассказал обо всем, что случилось на 4>не. Но прокурор всячески пытался осложнить дело и доказать, что было убийство, совершено оно в корыстных целях и даже больше того — с целью уничтожить человека, ненавистного ему, Павлу Бурмакину, и ненавистного только потому, что трактирщик Суровцев был богаче Бурмакина.
Прокурор сыпал перекрестными вопросами, по нескольку раз повторял одно и то же, видимо рассчитывая запутать Павла и получить нужный ответ.
— Когда еще грузились здесь товары Суровцева, вы, насмехаясь, говорили, что соболей и белок потом Суровцеву и в двух лодках не увезти?
— Да, прямо ему говорил.
— А что через год станет он богаче самого господина Василева — говорили?
— Да.
— И говорили, что раздуется он от богатства, как пузырь, а потом лопнет?
— Тоже говорил. Только не от богатства, а от жадности.
— Это значения не имеет. Свидетельские показания совпадают. Важно то, что вам не давали покоя деньги, которыми владел Суровцев, и вы, хладнокровный убийца, наметили его себе в жертву еще здесь. Вы не любили Суровцева?
— За что его было любить?
Прокурор, раздраженный спокойствием Павла, так часто стал называть его убийцей, что председательствующий остановил прокурора и заметил:
— Следует пока говорить: подсудимый.
Непонятным было упрямство Павла в одном: он наотрез отказался объяснить, почему решил переехать в город из Неванки, хотя прежде и рассказывал людям, что копит для этого деньги.
— Значит, вам нужны были для этого деньги? — спрашивал его прокурор.
— Сразу говорил, что нужны.
— Много денег?
— Сколько скопил бы.
— А много денег не помешало бы?
Павел молча пожал плечами.
— Значит, был прямой расчет — забрать себе все товары Суровцева, ударить его камнем в голову на ночевке и труп бросить в реку?
— Не душегуб я, мне заработанных денег хватит.
— Но факты ведь установлены. Лодки с товарами нет, а Суровцев найден с пробитой головой. И все это случилось, когда при вас не было третьего человека.
Павел молчал.
— Какое участие в этом деле принимал Мезенцев?
— Его вы не впутывайте. Он ни при чем.
— Чем вы это докажете?
— Чем я докажу, что и вы ни при чем? — усмехнулся Павел. — Нечем.
Прокурор сделал жест в сторону председательствующего. Тот встряхнул колокольчик и предупредил Бурмакина:
— Указываю на ваше непочтение к суду. — И прокурору — Прошу вас, продолжайте.
— Где был Мезенцев?
— Уходил на табор, к последней нашей ночевке.
— Зачем?
— Искать мой кошелек с деньгами; выронил я.
— Почему же вы послали Мезенцева, а не вернулись сами?
— Не мог. Нога болела. Он сам попросился.
— Так это, подсудимый Мезенцев? — обратился прокурор к Ване, сидевшему на скамье неподалеку от Павла.
— Было так, — вставая, тихо ответил Ваня.
— А нашли вы кошелек?
— Нет, не нашел.
— А хорошо вы искали?
— Хорошо.
— Очень хорошо?
— Очень. Весь день ползал по земле. Каждую травинку подымал.
— Вы уверены, что на месте ночевки кошелек не остался?
Ваня подумал.
— Да… Уверен.
— Садитесь. — Указательный пален прокурора уставился на Павла. — А почему вы назначили Мезенцеву место встречи выше порога, но когда он приплыл туда, вас не оказалось?
— В дыму не разобрался, я думал — будет еще шивера до порога, да просчитался.
— И это говорите вы, опытный лоцман, который каждый камень в реке знает на память!
Павел промолчал.
— Так. Значит, кошелька вы не теряли?
— Почему не терял? Не терял — не послал бы за ним парня.
— Вы утверждаете, что кошелек потеряли?
— Да.
— На ночевке?
— Больше негде было.
Прокурор, ликуя, встал и высоко поднял, чтобы всем было видно, Павлов кошелек. Он приберегал эту улику, чтобы, неожиданно и эффектно предъявив ее, вынудить подсудимого признаться.
— Как же он оказался у меня? — торжествующе спросил Бурмакина прокурор, словно проделал на глазах у него интересный фокус.
Павел смотрел на кошелек, как на чудо.
— Не знаю, — удивленно ответил он.
— Ваш?
— Мой.
— Он оказался засунутым в карман убитому, — повернулся прокурор к присяжным, — чтобы в случае обнаружения трупа — что и случилось — убедить в отсутствии корыстных целей. Он засунул убитому Суровцеву свой кошелек в карман, а целую лодку товаров припрятал! Но он забыл, что на кошельке вышиты его буквы: «П. Б.» Сознаетесь теперь, подсудимый?
— Подлый! Значит, это он украл кошелек у меня! Меня-то за что судите? — крикнул Павел.
— Отвечайте на вопрос, — пропуская слова Павла, настаивал прокурор.
— Говорю: теперь мне ясно, он обокрал меня. Хапуга!
— Не оскорбляйте покойного. Отвечайте: вы убили Суровцева?
— Что раньше говорил — и теперь повторяю: Митрича я не убивал, сам он ударился головой о камень.
Прокурор развел руками: «Вот видите».
— А почему вы так стремились уехать в город из Неванки?
— Так.
— Наверное, были причины?
— Без причины прыщ не вскочит, говорят старики.
— Расскажите.
— Нечего рассказывать. Решил — и все.
— Учтите: от вашей искренности зависит приговор суда.
— Все говорю, как было. А что вам ни к чему, я не стану рассказывать.
— Но это может оказаться важным для суда.
— Ну, если так — не хотелось больше мне с Устей встречаться.
— Кто такая Устя и почему вы с ней не хотели встречаться?
— Кто? Кто бы ни была. В этом деле она посторонняя.
— Она была вашей возлюбленной?
— И это вам ни к чему. Про Устю вы меня не расспрашивайте.
— Отчего же? Для нас иногда и случайная деталь дает многое. Расскажите.
— Все я рассказал.
— Осталось неясным, кто такая Устя.
Павел опять промолчал.
— Ответите?
— Нет.
Прокурор поклонился присяжным.
— У меня вопросов нет.
Председательствующий встрепенулся:
— Подсудимый Павел Бурмакин, теперь признаете вы себя виновным в убийстве Степана Суровцева?
Зал притих и настороженно ждал ответа.
— Нет, не признаю, — коротко ответил Павел. — Меня Митрич обокрал — это правильно.
— Ишь ты его! — не выдержал кто-то. — Засудят ни за что человека! Видать, обокрали его же, а дело вон как повертывают!
— Сказал бы им все про Устю какую-то.
Павел услышал эти слова, повернулся, пристально посмотрел в народ и, горько усмехнувшись, пробормотал: