— Ну, выходи, Петруха, поехали, — сказала Клавдея, открывая дверь зимовья.
— Ты в уме? — послышался его голос из угла. — В ночь ехать тайгой?
— А как же? — удивилась Клавдея.
— Выпрягай коней. Заночевать придется. Надумала: в безмесячную ночь без дороги ехать! Да еще я шевельнуться не могу. На гибель нам ехать?
— Да как же Ильча-то будет ночь без меня?
— Бог даст, — мягко ответил из темноты Петруха, — вернемся — на три дня я тебя отпущу. Не могу встать, пойми сама.
Клавдея закусила губы и пошла выпрягать лошадей.
— Хорошо привязала? Сена дала? — спросил Петруха, когда Клавдея вошла в избушку.
— А то как? Не маленькая.
— Знаю. Подбрось огня, что-то знобит.
Клавдея нарубила топором покороче лежавшие у порога сухие сучья. Забегали на потолке серые тени. Дым заслонил в волоковом окошечке звезды. Ночь тянулась медленная, тоскливая.
— Что не ляжешь, Клавдея? — ласково позвал Петруха. — Место есть.
— Посижу. Не до сна, — в глубоком раздумье ответила Клавдея.
— Измаялась ведь за день. Отдохни. Иль ты меня боишься. Так я уйду. Ляг, а я посижу у огня.
— Не боюсь я тебя. Так просто. Все думаю.
За дверью храпели кони, разжевывая крепкими зубами сухие стебли травы. По соломе, согретая неожиданным теплом, прокралась вдоль стены востроносая мышь.
Петруха вздохнул.
— Вспомнил я: позарился на тебя в покос, Клавдея. Совестно теперь. Ты, поди, сердишься?
— Век буду сердиться, — жестко ответила Клавдея. — Чем тебе Зинка не баба?
— Не люблю я ее.
— Зачем женился тогда?
— Сына хочу, Клавдея, сына мне надо.
— Поберег бы Зинку-то, девка еще молодая. Дай срок, выходится. Будет и сын у тебя. Не дашь расправиться, забил ее вовсе.
— Не могу сдержаться. Злость на нее берет. Противная стала мне она. Виноват. Перекипит кровь — может, стихну.
Наступило молчание. Комариным писком зазудела в костре головешка. Треснул от жары камень. В избушке стало теплее. Клавдея сбросила опояску и расстегнула полушубок, Петруха повернулся на нарах и простонал.
— Клавдея, — слабо позвал он, — погрей-ка тряпицу на грудь мне. Теснит. Не сдышу.
— Что ж тебе погреть? — задумалась Клавдея.
Сняла с головы теплый платок и растянула в руках над огнем. Волосы сползали ей на плечи.
— Ну давай, куда тебе класть? — влезла на нары со сложенным вчетверо горячим платком.
Петруха, лежа на спине, с усилием распахнул шубу.
— Положи на грудь, — сказал он.
Клавдея склонилась к нему. Петруха вдруг приподнялся. больно заломил ей руки за спину и бросил в угол на нары.
Волосы лезли Клавдее в глаза, она силилась высвободить руки. Это удалось. Она пригнула голову Петрухи и сильно ударила его коленом в грудь. Петруха охнул, рванул Клавдею за плечи и, стиснув через спину в цепкий обхват, покатился вместе с ней на пол. С каменушки посыпались горящие головни. В углу задымилась солома. Клавдея больно ударилась головой о чурбан, на котором рубили дрова, и бессильно раскинула руки. Петруха стиснул ей горло.
— Мертвую, а возьму, — сказал он, вглядываясь в темнеющее лицо Клавдеи. Солома вспыхнула, озарив ярким светом избушку. Петруха назад не оглядывался.
Трепещущие пальцы Клавдеи нащупали круглый камень Она рванулась, кулаком ударила в локоть душившей ее руки, вскочила на ноги и подняла камень, занесла над головой.
— Уйди!
В пазах избушки метались огненные мыши. Дым черной тучей клубился у потолка.
Петруха, отпрянув назад, ухватился за толстый стяг, стоявший у каменушки. И не успел размахнуться: Клавдея бросила камень вперед. Петруха без крика, боком, упал на солому. Клавдея выскочила за дверь. Следом за нею вырвался светлый лоскут пламени. Кони забились на привязи.
Небо вызвездилось. Бездонным провалом чернел вдали Муксутский бор. Неясными пятнами мутнели на снегу островки ельника. Ближние березы в комлях желтились заревом пожара, вершины их утонули во тьме. Клавдея дрожала в испуге.
«Убила», — вдруг резнула мысль. Клавдея пригнулась и бросилась в огонь. Желтые вихри плясали по избушке. Горячие искры кололи шею, лицо. Сухие губы не находили воздуха. На затылке затрещали волосы. Клавдея схватила Петруху под мышки и выволокла на снег. Он хрипло вздохнул. Клавдея, не оглядываясь, торопливо запрягала беснующихся лошадей. Искры плавали между возами.
Запинаясь в глубоком снегу, Клавдея отводила в глубь леса один воз за другим. Кони вытягивались в оглоблях струной, спеша отскочить от пожара подальше. Оправив сбрую на них и проверив запряжку, Клавдея вернулась к избушке. Петруха сидел на снегу, диким взглядом уставившись в огонь.
— Стервец! — сказала Клавдея. — Жив?
Она отвернулась, поправляя лоскутья изорванной одежды. Запахнула полушубок и подпоясалась вожжами Опояска и платок сгорели в избушке. Мороз стискивал ей голову, волосы не грели.
— Поехали, — подошла к саням Клавдея. — На воз влезешь сам, подсоблять не буду.
До Кирейского луга Клавдея вела переднего коня в поводу. Таежная дорога ночью — не тракт. В промокших и непросушенных унтах коченели ноги, распухли пальцы на руках — Клавдея не чувствовала боли. Она спешила домой.
Когда воза вышли на наезженную дорогу и полозья тонким скрипом заверещали на твердом снегу, Клавдея подвязала повод к дуге и влезла на передний воз.
Утро серыми стрелами перистых облаков разбегалось по небу.
В деревне взлаивали собаки. Дым серыми столбами стоял над трубами. Окна залепило пушистым инеем до самого верха.
Вот и шитые в елочку ворота Петрухиного двора. Наскоро распахнув створки и впустив коней с возами во двор. Клавдея кинулась к зимовью.
— Клавдея, — окликнул Петруха с воза, — меня ушибло бастрыком случайно. Слышишь?
Клавдея молча перескочила через заплот в скотный двор.
Зимовье за ночь настыло. Даже вбежав с мороза, Клавдея чувствовала, как здесь холодно. Окна задернуло колючей шугой. Клавдея, не снимая полушубка, подбежала к постели Ильчи.
— Иленька…
Он лежал уже застывший, стеклянно блестя из-под сморщенных век запавшими глазами.
26
После смерти Ильчи еще тягостнее показалась Клавдее жизнь у Петрухи. Не с кем стало теперь даже перемолвиться теплым, ласковым словом — не стало родного человека, с которым почти двадцать лет прожила она душа в душу. А Петруха день ото дня становился все требовательнее, грубее, жесточе. Какую только работу для Клавдеи не придумывал! И намеками и прямо ей говорил: «Со свету сживу, если не покоришься, если будешь упрямиться». Стали сплетницы деревенские его слова замечать, стали сами судачить, что тайком от жены носит Петруха ей сладости, что неспроста она такая румяная и толстая. Знали, что не любит Петруха Зинку, и вот прочили ему Клавдею в новые жены, вот и плели о ней небылицы. Подлая, подлая ложь!..
Терпеть больше не было сил.
Вечером, управившись со скотом, набросав ему на ночь тугие охапки синеватого пырейного сена, Клавдея вошла в переднюю горницу к Петрухе. За столом сидели работники. Зинаида собирала ужин. Посреди стола дымилась большая миска картошки. В чашках у каждого было налито молоко. На столе высились серые горки соли. Зинаида, уперев в грудь тяжелую буханку ржаного хлеба, резала его крупными кривыми ломтями. Петруха в углу, у железной печки, раскуривал трубку, сложив под себя калачиком ноги.
— Снимай шубу, Клавдея, — пригласил Михайла, — картошки горячие. Шкурка славно отходит. — Он разломил картофелину пополам и выдавил из кожуры желтоватую рассыпчатую мякоть. — Хороши нынче картошки уродились — как мучные.