— Как гудит в трубе, — пробормотал он, — мороз, должно быть, еще усиливается…
Резкий, сильный стук в калитку заставил его вскочить на ноги. Ольга Петровна тоже встала. Они посмотрели друг другу в глаза.
— Алеша, иди открывай. Не торопись. И не пускай сразу в мою комнату. Скажи, что я не одета. Я здесь все доделаю. — Она быстро притянула сына к себе, поцеловала в лоб. — Будь мужественным, Алеша.
Алексей Антонович выбежал в зал, за ним опустилась портьера, два раза щелкнул ключ в замке.
Теперь стучали уже в сенечную дверь, яростно, без перерыва, сотрясая стекла в широком кухонном окне. Мирвольский постоял впотьмах, потом на ощупь сорвал с себя галстук, накрахмаленный воротничок, швырнул их в свою комнату, стащил пиджак и, снова вдев его в один рукав, выбежал в сени.
Ночная тишина квартиры наполнилась грохотом мерзлых сапог, чертыханьем, простуженным кашлем и бряцаньем шашек. Мирвольский зажег на кухне лампу. Ага! Киреев, три жандарма, ощипывающих ледяные сосульки с усов, и жмущийся к дверному косяку Лакричник.
— Павел Георгиевич, такого я от вас не ожидал, — вздрагивающим голосом сказал Алексей Антонович, — вы чуть не высадили дверь.
Киреев пьяно засмеялся. Он был еще под густыми парами. Ушел прямо с праздника от Баранова, потому что Лакричник прибежал туда: дело не терпит отлагательств — а на кого можно понадеяться в новогоднюю ночь? Он пренебрежительно оттолкнул Мирвольского и, оставляя за собой плитки спресованного снега, отвалившиеся с каблуков, пошел в комнаты.
— Знаю, что вы, так сказать, не ожидали, поэтому и нагрянул к вам неожиданно. За беспокойство прошу простить, приходится второй раз гостить у вас на елке. Надеюсь, сегодня вы окажетесь любезнее, чем в первую нашу встречу у вас. При полном содействии с вашей стороны вся эта так называемая процедура много времени не займет. Почему вы долго не открывали?
— Я собирался лечь в постель, разделся, и вдруг этот ужасный стук…
Киреев заглянул в комнату Алексея Антоновича. Покачал головой.
— Но ваша постель, так сказать, совсем еще не приготовлена.
— В своем доме я не считал обязательным вводить тот порядок, какой, возможно, принят у вас, Павел Георгиевич. Я всегда раздеваюсь прежде, — проговорил Мирвольский, становясь постепенно спокойнее.
— У вас в квартире находится посторонний. Кто он и где он?
— Посторонних у меня нет никого.
— Предупреждаю вас о так называемой самой серьезной ответственности за свои слова. — Киреев взял стул и грузно уселся на него прямо посреди комнаты. — Превосходная елочка…
— Я повторяю: у меня в квартире посторонних нет. И не было.
— В таком случае я приступаю к обыску. — Он подался вперед, крикнул в переднюю: — Сивков! Обыскать сени, кладовую, кухню, подполье, чердак. Колдобин!. Обыскать все остальное.
Жандармы затопали по квартире. Алексей Антонович уже с усмешкой поглядывал на них: времени прошло, пожалуй, достаточно — и мать успела все сжечь. Колдобин покружился по залу, в комнате Алексея Антоновича заглянул под стол, под кровать, ткнул кулаком в матрац, потом вернулся снова в зал и направился в комнату Ольги Петровны. Алексей Антонович быстро стал ему на пути.
— Туда нельзя, там спальня моей матери.
Киреев размяк в тепле, откинулся на спинку стула.
— Очень сожалею, но при обыске это не имеет никакого значения.
— Вы хотите ворваться в комнату к неодетой женщине? — возвышая голос, воскликнул Алексей Антонович.
Киреев подошел к двери, стукнул несколько раз косточками пальцев. Птичка, видимо, там. Деваться ей некуда, в окно не вылетит. Только бесполезная трата времени.
— Прошу открыть, мадам.
Послышался возмущенный голос Ольги Петровны:
— Позвольте же мне одеться. Что там случилось?
И Алексей Антонович понял по ее слегка наигранному тону: успела сжечь. Киреев бросил небрежно:
— Три минуты, мадам.
Он несколько раз смерил шагами зал из угла в угол, поиграл на комоде алебастровыми слониками и остановился перед Мирвольским.
— Как ваши раненые?
— О здоровье больных я рассказываю только их родственникам, — сухо сказал Алексей Антонович.
Киреев пожал плечами: дерзить начинает доктор.
— А нелегальная литература у вас есть?
— Есть. Библия.
— Не понимаю.
— Не удивительно.
— При чем так называемая библия?
— А вы читали ее, знаете, что в ней написано?
— Вопросы, так сказать, задаю я, а не вы, — озлился Киреев.
Но щелкнул ключ в замке, и вышла Ольга Петровна.
— Павел Георгиевич, что все это значит?
— Колдобин! Обыскать комнату. Прошу прощенья, мадам, но долг службы обязывает. — Он отстранил Ольгу Петровну, вошел вместе с Колдобиным в ее комнату.
Нет никого. Киреев распахнул буфет, гардероб, поводил рукой между платьями, Колдобин шашкой потыкал под диван.
Ввалился Сивков. Прогрохотал тяжелыми сапогами, осипло отрапортовал Кирееву:
— Обыскано все, ваше благородие! Дверь на чердак замкнута.
— Мадам, будьте любезны открыть дверь на чердак.
— Охотно. Но я, право, не помню, где у нас ключ. Мы так давно им не пользовались. — Она смотрела на Киреева спокойно, внимательно и даже словно бы с доброжелательным участием. — Ах да, Павел Георгиевич, вы шарили сейчас в буфете. Вы там не видели ключа?
Киреев взбеленился.
— Сивков, сломать дверь!
— Вот, не угодно ли, можете выбить еще это окно, — с той же язвительной доброжелательностью в голосе сказала Ольга Петровна.
Ей стало ясно: ищут Анюту, и, следовательно, сыну немедленный арест не грозит. Нет оснований. Так пусть же хорошенько побесится этот жандарм.
— Я действую всегда только по долгу службы, мадам. — Киреев повернулся к ней спиной и так стоял до тех пор, пока не вернулся Сивков и не доложил, что на чердаке тоже нет никого.
— Лакричник! — заорал Киреев.
Вот прохвост! Испортил праздник. Можно было еще часа два повеселиться у Баранова. Ведь клялся как, мерзавец! И «пломбу» какую-то свою на калитке повесил. Пломба оказалась цела, а птичка выпорхнула. Куда и как?
Вошел Лакричник, поклонился Ольге Петровне, прижал шапку к сердцу.
— Только абсолютнейшая уверенность в увиденном собственными глазами, извините меня, и абсолютнейшая неуверенность в господине Мирвольском, извините меня, Алексей Антонович и Ольга Петровна, пожалуйста, извините…
— Да что вы, Геннадий Петрович, бить вас я не собираюсь, — весело сказал Алексей Антонович, — надеюсь, это за меня сделает сам Павел Георгиевич.
И действительно, словно по его подсказке, Киреев влепил Лакричнику звонкую затрещину. Тот вылетел в темный зал.
Киреев пыхал злостью. Нет ничего, за что бы зацепиться. А надо бы, надо забрать этого доктора. Подъедет Меллер-Закомельский, он не будет вникать в существо, он просто спросит: «В чем ваша деятельность?» Так сказать, числом сколько? И если Меллер потом доложит о его бездеятельности — так уж не Трепову, а самому государю. И это может оказаться концом его карьеры. Разве взять Мирвольского за участие в баррикадных боях? Он не стрелял, он не удирал из мастерских вместе с другими бунтовщиками, а был все время при раненых. Долг человеколюбия и прочее. Как будет истолкован такой арест? Черт его знает! У Меллера неограниченные права, а для Киреева существуют все-таки законы, инструкции, форма, правила.
— Вам придется дать подписку о невыезде, господин Мирвольский.
— Пожалуйста. Ездить я не люблю, — с готовностью отозвался Алексей Антонович.