Лакричник держал монетку решкой вверх, смотрел на слова «один рубль» и понимающе кивал головой.
Он вовсе забыл, что на другой стороне выбито изображение государя-императора.
15
Алексей Антонович осмотрел Клавдею и нашел, что у нее воспаление легких. Болезнь эта очень коварна и может дать серьезные осложнения. Он предложил положить Клавдею к нему в больницу. Порфирий и Лиза переглянулись: где же взять деньги на лечение? Но Алексей Антонович уловил их беспокойные взгляды и быстро прибавил:
— Платить не надо. В больнице есть такие возможности.
Под вечер, соорудив на двух салазках удобный настил и закутав Клавдею как можно теплее, Порфирий и Лиза свезли ее в больницу.
Иван Герасимович, устраивая Клавдею в самой лучшей палате, ласково ворчал:
— Вот, голубушка, к чему приводит пренебрежение своим здоровьем. — Старик еще не знал, где и как простудилась она. Не глядя на часы, проверял пульс у больной и рокотал своим мягким, задушевным баском: — А нам работать надо, работать. Наши руки без работы никак не могут.
Алексей Антонович пообещал Лизе:
— Недельки через три будет совершенно здорова. Вы не тревожьтесь. Болезнь захвачена вовремя.
Пустой казалась изба без Клавдеи. Словно холоднее и темнее сразу стало в ней. Порфирий уходил на работу. Лиза вместо матери теперь хлопотала по дому: Игнатий Павлович больше не брал ее на расчистку путей, даже на неполные дни. Так приказал Киреев. И Лиза ничего не смогла возразить Игнатию Павловичу: заслужила. Хорошо еще, что Порфирия не уволили.
Каждый день, как только она заканчивала свои самые необходимые домашние дела. Лиза бежала, в больницу и подолгу просиживала гам возле постели Клавдеи, заменяя сиделку Лизе казалось, что без ее дочернего ухода мать ни за что не поправится, чужие руки с такой заботой даже мокрое полотенце на лбу у больной не сумеют сменить, не сумеют подать брусничную воду.
Теперь Лиза все больше тосковала о сыне. Ей удалось не только повидаться, но и поговорить с ним. Борис выздоровел, пошел в школу, и Лиза однажды подстерегла его на дороге, когда тот возвращался домой.
Еще издали она заметила мальчика в шубке, крытой тонким сукном. Подошла торопливо.
— Ты… Зовут тебя… зовут Борей?
Голос у Лизы обрывался, дрожали губы. Она вглядывалась в толстощекое, разрумянившееся на морозе лицо мальчика с властно очерченным разрезом рта и темными упрямыми глазами. Мальчуган сразу нахмурился, и густые широкие брови сошлись в одну линию, заложив над переносьем глубокую морщину. «Это дедово, Ильчино. А глаза и рот чьи-то вовсе чужие. Выходит, в отца своего».
Так вот он какой был, этот самый ненавистный для Лизы человек. А сын этого человека — все-таки ее сын! И кровь это своя. Своя! Мальчик повернулся, стал чуть бочком, и Лиза вдруг поняла, что он похож на нее. Пусть брови не те, и глаза не серые, пусть и губы вовсе другие, не ее, пусть и весь он какой-то резкий, но все равно он похож на нее! Он мог не ответить, как его зовут или сказать неправду, но Лиза все равно. твердо знала: сын. Ее сын.
Мальчик посмотрел недружелюбно: чего надо от него этой бедной женщине? Какая-то нищенка, только нет сумы на плече.
— Боря… Боренька… — слова никак не повиновались Лизе. — Как ты живешь?.. Хорошо?
— А тебе какое дело? — грубо сказал Борис. И Лизе показалось, что с ней говорит Елена Александровна.
Мальчик выдавил пяткой нового валенка в рыхлом снегу ямку, потом снова закопал ее. Лиза стояла на дороге, мешала ему пройти.
— У тебя есть… мама?
Как же трудно было Лизе произнести это слово!
— Есть, — холодок недоверия в глазах Бориса усилился еще больше.
— Ты любишь… очень любишь ее?
Схватить бы, обнять его… Закричать полным голосом: «Боренька, сынок мой!» И заплакать от счастья и от горя. Но этого сделать нельзя. Таи свои чувства в себе, если ты действительно мать и любишь своего сына. Стой, разговаривай с ним, терзай свое сердце, а виду ему не показывай.
— Боренька, любишь?
— Ну… люблю.
Лиза почувствовала, что не было тепла в этом ответе. Пьянящая радость охватила ее. И хотя мальчик сразу же еще грубее, чем в первый раз, повторил: «А тебе какое дело?» — ничто уже не могло погасить этой радости. Лиза больше не смогла владеть собой, нагнулась и поцеловала сына в слегка шершавую, обветренную щеку. Он вырвался, оттолкнул Лизу и сбил при этом у нее с руки овчинную рукавичку. Пошел, сердито оглядываясь.
— Вот дура какая-то!
Лиза подняла рукавичку, вытряхнула из нее снег, надела. Какая она холодная! Ну ничего, на руке согреется.
В этот день Лиза забыла навестить больную мать, забыла зайти в лавочку к Могамбетову и купить соли. Домой она пришла в слезах.
— Порфиша, сегодня я видела Борьку. Сходи… Ну, сходи к Ивану Максимовичу. Приехал он. Сходи. Ты обещался.
Они поговорили коротко, но очень серьезно. Мальчик привык к богатой жизни. Даже если его отдаст Василев, захочет ли он сам жить в бедной семье? Ведь он все уже понимает.
— Порфиша, да разве какое богатство заменит ему сердце матери? А та… Та не любит его. Я знаю. И он ее тоже не любит.
Порфирий промолчал, глядя в пол.
16
В ближнее воскресенье Порфирий пошел к Василевым. Он нарочно выбрал время после обедни, когда купец вернется из церкви и успеет хорошо поесть. От Клавдеи он знал, что Иван Максимович в такие часы бывает наиболее благодушным.
Горничная Стеша не пустила Порфирия дальше холодных сеней.
— Ты что, обалдел? К Ивану Максимовичу? Сегодня? Не зна-ю, — насмешливо пропела Стеша, пританцовывал на морозе и пряча руки под белый, отделанный кружевами передник. — Не зна-ю…
— Зато я знаю, — сердито вырвалось у Порфирия. Еще эта… станет им распоряжаться. — Ну… пусти!
— Стой пока здесь, а я схожу спрошу, — сразу меняя тон, сказала Стеша. Она запомнила настойчивость Порфирия, когда тот ходил, добивался от Елены Александровны писем своей, жены.
Порфирию пришлось ждать недолго. Постукивая каблучками, Стеша выбежала в сени, сказала немного удивленно:
— Примет, — и повела его за собой.
Порфирий бывал в старом доме Василева. Этот дом, сделанный из леса, срубленного руками Порфирия, он видел только снаружи, дальше порога Елена Александровна его не пускала. Богато было в прежнем доме Василева, ничего не скажешь, а тут еще богаче. Порфирий шел, ступая по мягким коврам, глядел на красивые картины в тяжелых багетных рамах, на бронзовые и мраморные статуэтки, там и сям поставленные в углах, и думал, что за одну такую каменную собачку, если бы купить, ему, Порфирию, пришлось бы работать, наверно, не меньше, чем полгода. А что такая собачка для состояния Василева? Все равно что свистулька из тополевого сучка, которую весной Порфирий вырежет, посвистит и бросит. Как расперло богатством этого человека! Раньше, когда Василев не был еще таким тузом, он звал Порфирия Порфишкой. Как назовет теперь?
Стеша открыла дверь кабинета, сказала:
— Заходи, — и кулачком слегка подтолкнула его в спину.
Порфирий понял: вовсе не потому, что он замешкался или оробел — он шел спокойно и твердо, — нет, так полагалось в этом доме. Надо, чтобы каждый входящий сюда уже в Стешиной руке чувствовал руку самого Василева, которая может все — и «слегка подтолкнуть» и беспощадно вышвырнуть вон.
Иван Максимович стоял посреди кабинета — по-домашнему, без сюртука. Даже жилет у него не был застегнут, и оттого немного пузырем на груди выступала накрахмаленная сорочка. Но сам он не раздобрел, как все в его доме, он даже стал суше. Порфирий на свежий взгляд это сразу заметил. И кожа на лице нездоровая, желтая. Так бывало прежде у самого Порфирия после запоя, когда все болело и словно ссыхалось внутри.