— Ну и что же?
— А ччерть ее знает, можеть и есть у ней капитал. Мне-то она его не показывает. Наверно, есть. Сама теперь на базар не ходит, бабу от себя нанимает. А по дому на грязных работах я у нее. О как жженился я!
Соседи посмеивались над простоватостью мужика и ожидали, когда пожалует грозная жена Степана.
19
Январь до самого конца простоял морозный и метельный. А февраль с — первого же дня порадовал всех солнышком и на пригревах, под крышами, даже светлыми и хрупкими ледяными сосульками — первыми предвестницами весны.
— Вот видите, Алексей Антонович, народная поговорка оправдывается: «Февраль — бокогрей», — радостно говорил Иван Герасимович, привешивая к подоконникам бутылки и опуская в их горлышки закрученные жгутом полоски марли, чтобы туда стекала натаивающая с окон вода. — По календарю до весны еще далеко, а ее посыльные уже высланы. «Весна идет, весна идет! Мы молодой весны гонцы. Она нас выслала вперед…» Смотрите, Алексей Антонович, какие великолепные ручьи!
— Иван Герасимович, но ведь поэт писал не об этих ручьях, которые текут у нас с окон и портят стены.
— Нет, нет, Алексей Антонович, — возражал старик, пряча хитрую усмешку в своих пушистых усах. — Никак пет, у поэта прямо сказано: «… она нас выслала вперед во все концы». Следовательно, и на окна нашей больницы.
— Обманщик ваш февраль, Иван Герасимович. Да еще в Сибири, у отрогов Саян. Здесь апрель и то не всегда весну с собой приносит. Да уж если вспоминать поговорки, так о марте что говорят: «Захочу — корове рог сворочу!»
— Пусть себе сворачивает. Все же начало весны, Алексей Антонович, уже заложено в этом ласковом солнышке, в этих первых капельках и ручейках. Вы знаете, что в феврале у глухарей брови начинают краснеть?
— Я не охотник.
— Для этого и не нужно быть охотником, достаточно быть натуралистом, любить природу. Прошу вас, подберите несколько синонимов к слову «весна».
— Пожалуйста, конец зимы, май, цвету Юнона…
— Никуда не годится! Вот вам синонимы весны: радость, счастье, молодость, любовь, жизнь.
— Ну, это уже слишком свободно, Иван Герасимович!
— Отлично! Прибавим еще и свободу. Разве свобода не весна человечества?
— Мечтатель вы мой! — и Алексей Антонович от души обнял задорно улыбающегося старика.
Оттепель продолжалась целый месяц, а двадцать восьмого числа к вечеру начало опять примораживать. С севера потянул пронзительный, обжигающий ветер — хиуз. Он посбрасывал с крыш тонкие рубчатые сосульки, разбил их и усыпал тротуар острой ледяной крупой.
— Помните, что я вам говорил, Иван Герасимович, насчет марта? — с торжеством спрашивал фельдшера Алексей Антонович. — Какой теперь синоним к нему, кроме «зимы», вы подберете?
— Весна продолжается!
В этот вечер Мирвольский ушел из больницы домой несколько раньше обычного. Двадцать восьмое февраля — день рождения Анюты, Ольга Петровна испекла именинный пирог. Так она делала все эти годы, и все эти годы двадцать восьмое февраля у них в доме было днем и праздничным и немного грустным. Ольга Петровна заказывала в церкви молебен «о плавающих и путешествующих». Алексей Антонович отправлял Анюте поздравительные телеграммы (если знал ее постоянно меняющийся адрес). В этом году, грустя, он ей послал открытку в Александровский централ. Алексей Антонович не был уверен, там ли еще находится Анюта и получит ли она его поздравление — вестей от нее давно не было, — но все же открытку послал.
Дома впуская сына в прихожую, Ольга Петровна остановила его:
— Алеша, мы совершенно забыли купить сегодня к обеду кагор, вино, которое так любит наша именинница. Пока ты еще не разделся сходи, пожалуйста к Могамбетову.
— Нет, мама, я не забыл, я не покупал умышленно. Этот день рождения Анюты особенно грустный. Пить вино за ее здоровье, когда сама она сидит в тюрьме, просто кощунственно. Помнится, я даже говорил тебе об этом.
— Да, Алеша, но теперь я думаю, что мы были не правы. Анюта так любит веселье.
— Оттого, что мы будем пить вино, Анюте не станет веселее.
— Кто знает, может быть, и она развеселится.
— Суеверие? — они оба любили попрекать друг друга этим словом. Ни тот, ни другая всерьез в приметы не верили, но все же в душе у каждого какие-то остатки предрассудков были.
— Нет, нет, Алешенька, сегодня я в особенности далека от всякой мистики. Сходи к Могамбетову, голубчик.
— Хорошо, я сделаю, как ты говоришь мама.
Вернулся с покупкой он очень быстро, его подгонял все усиливающийся морозец, а оделся с утра Алексей Антонович не по сезону легко. Растирая перчатками уши, покрасневшие на резком ветру, он раздевался в прихожей. Ольга Петровна из кухни торопила сына:
— Алеша, отнеси кагор в мою комнату и тотчас же возвращайся сюда, поможешь мне вынуть из печи пирог. Боюсь, не перестоялся ли.
— Тогда я лучше сейчас помогу тебе.
— Алеша, сделай, как я прошу.
Мирвольский торопливо прошел в комнату матери, свободной рукой откинул портьеру, необычно почему-то опущенную, шагнул к столу — и остолбенел.
С диванчика навстречу ему встала Анюта.
Бутылка выскользнула из рук Алексея Антоновича. Звякнув о кромку стола, она упала между ними. Красная струйка поползла по доскам пола.
— Анюта!.. Боже мой!.. Ты?.. Откуда?
— Как видишь, Алеша… Освободилась… Вышла…
Она помогла ему поднять бутылку и поставить в глубокую тарелку.
— Боже мой, ты свободна! Анюта… — твердил Алексей Антонович, глядя на выпачканные кагором свои и Анютины пальцы. Он не знал, что ему делать, он даже не мог поздороваться.
— Да как же это? — За спиной у сына с горячим пирогом на блюде, стояла испуганная Ольга Петровна.
— Ничего, ничего, Ольга Петровна! Алеша, здравствуй же наконец! — Анюта подала ему руку, с которой, словно кровь, стекали капли вина.
Он поцеловал ее в запястье, при матери не смея поцеловать в губы. Ольга Петровна салфеткой высушила на полу медленно растекающиеся ручейки кагора, принужденно засмеялась:
— Ну вот, теперь у всех одинаковые, — и подняла вверх свои руки. — Пойдемте на кухню отмываться.
— Мама, ведь это нехорошая примета? — пропустив Анюту вперед, шепотом спросил Алексей Антонович.
— Где пьют, там и льют, — наигранно весело откликнулась Ольга Петровна. — Все это сущие пустяки! Тем более что кагора осталось достаточно, чтобы поздравить нашу дорогую именинницу.
Действительно, бутылка не разлетелась совсем, а только дала лучистые трещины и ближе к горлышку из нее выпал треугольный кусочек стекла. Вина нашлось, чтобы трижды наполнить узкие граненые рюмки.
И все же так нелепо нарушенная вначале радость встречи не сразу стала полной. Пусть не совсем осознанно, но каждому из них что-то мешало: Алексею Антоновичу — досада на свою неловкость и то, что он в растерянности, в замешательстве встретил Анюту совсем не так, как невесту; Ольге Петровне — неприятный осадок от неудавшегося сюрприза сыну и суеверное предчувствие какой-то беды; Анюте — предстоящий разговор с Алексеем Антоновичем. И потому они перебивали друг друга, говорили особенно громко и, путем даже не вслушиваясь в ответы, без конца переспрашивали об одном и том же.
Среди этого путаного, беспорядочного разговора они по очереди выпили за здоровье всех троих. И постепенно скованность прошла, все повеселели.
Поднимая свою рюмку в третий раз, Анюта с сожалением скосила глаза на бутылку. Алексеи Антонович это заметил.
— Тебе хочется провозгласить еще один тост? Какой?
— Нет… Это не важно. Потом, — словно про себя отозвалась Анюта. А вслух заговорила очень уж громко и возбужденно — За твое здоровье, Алеша, и за такую жизнь всех людей, которая никогда не омрачалась бы горем!