И снова трудно было тому отказаться от яркой картины большого восстания.
— И там восстали… Думаю… Раз и там была забастовка. А как же иначе?
— Что достоверно известно?
— Ну… «Потемкин» в Одессе…
Терешин овладел собой. Прикрикнул сердито:
— Гордей! Да расскажи ты все по порядку.
Лавутин устало смахнул пот с лица, привалился спиной к тонкой березке. Но деревце погнулось под его тяжестью, и он, повертев рукой в воздухе, вернулся на прежнее место.
— Пошел я сюда. Только из мастерских — меня цап за плечо Нечаев. Отвел в сторонку. Говорит: проходящая телеграмма в Иркутск губернатору. В ней то, что я рассказал. Насчет красных флагов нет. Но если восстание, как же без флагов? Тоже и пушки… Нечаев говорит: «Пойдем, кого разыщем из своих — расскажем». Вот и ходили мы. Потом я сюда побежал, а народ под Вознесенку потянулся. Не знаю, кто там выступит. Может, и сам Нечаев, если не побоится. А народ прямо весь двинулся…
— Товарищи, а что, сколько понадобится времени, если и нам перейти под Вознесенку? — с заблестевшими глазами сказал Лебедев. — Успеем? Мне страшно хочется выступить.
— Успеть-то мы успеем, — сказал Терешин, — народ так быстро не разойдется, если полиция не разгонит. А вот ладно ли, что ты рисковать хочешь?
— Нет, нет, такое событие пропустить я не имею права, я должен выступить.
— Схватить полиции вас мы не дадим! — крикнул Савва.
— А ночью я уже могу уехать отсюда.
— Ив поезд сесть на разъезде, — предложил Мирвольский.
— Тогда идемте скорее, — сказал Терешин. — Мы каждый поврозь, а Егора Ивановича Савва с Порфирием пусть провожают, вразбивочку. И там, на массовке, вы оба поглядывайте. Ну, а оттуда куда? Надо сразу решить.
— Я знаю очень короткий путь под Мольтенской горой, — сказал Алексей Антонович, тронув Лебедева за руку. — Я тебя провожу до разъезда. Ждать тебя я буду в распадке между Вознесенкой и Мольтой. Условились?
— К нам, выходит, и не заглянешь, Егор Иванович? — с огорчением спросил Порфирий. — А я-то ведь думал: здесь поговорим — и ко мне. Рукой подать. Лизавете шибко обидно будет, что с тобой не довелось повидаться, она всякий день тебя вспоминает. Да и Клавдея тоже. Ну что же, ничего не поделаешь.
— Нет, надо зайти! Зайду обязательно. Алеша, мне придется вернуться сюда, так ты не жди, а…
— Не согласен, — решительно сказал Порфирий. — Тогда только так: вы все идите, как задумано, а я бегом один заверну к себе на заимку. Лизавету с Клавдеей пошлю к разъезду. Там с ними ты и повидаешься. А коли уж не получится… ну что же… в другой раз.
И, разделившись, они все углубились в березник. Савва, Лавутин и Лебедев шли, не выпуская из виду друг друга.
36
Лиза смешила К себе на заимку. Мать с Порфирием ее заждались к обеду. Так в их семье заведено: за стол садиться всем вместе. Она знала, серчать на нее не станут. Но ведь голодные же оба они! Порфирий целый день ворочал тяжести. А она запоздала, наверно, на час полный, если не больше. Скорее, скорее домой!
Лиза ходила за город, к оврагу, который одним концом упирался в реку, а другим в Московский тракт. Здесь, на усеянном цветущими одуванчиками склоне, среди зеленых кустов тальника, она встречалась с Борисом. Это бывало в дни, когда Лиза не работала на полотне железной дороги. Вопреки строгому распоряжению Киреева, Игнатий Павлович все-таки от времени до времени ставил ее на работу.
Борис перестал глядеть на Лизу с оскорбительным детским презрением, с каким он ее встретил в первый раз.
Зимой, когда мальчик учился в школе, Лиза перехватывала его на дороге и шла рядом, разговаривала, заботливо расспрашивала, как он ответил уроки учителю. Елена Александровна об этом спрашивала редко, и мальчику нравилось, что незнакомая женщина так интересуется его делами. Он сперва считал ее просто привязчивой дурочкой, из тех, что сидят на церковной паперти и именем бога выпрашивают медные копейки. Потом понял: женщина не нищенка, а чудная только тем, что очень любит его. Такая непрошенная любовь мальчика раздражала, он к нежностям не был приучен. И уже не принимая Лизу за дурочку, Борис первое время все равно ей грубил, даже отталкивал ее локтем. И это было детской защитой того уклада в своей жизни, к которому он привык. Но ласковая настойчивость Лизы постепенно победила, незаметно для себя мальчик стал уже испытывать потребность в ее теплом слове и добром взгляде. Лиза ничем не принижала Елену Александровну, вовсе не старалась посеять в сердце сына нелюбовь к ней. Но Борис видел, понимал, чувствовал постоянно, что эта женщина любит его неизмеримо больше, чем мать. И эта большая, ненавязчивая любовь постепенно приблизила к нему Лизу и как-то отодвинула еще дальше Елену Александровну.
Когда кончились занятия в школе и наступили теплые весенние дни, они стали встречаться у Оврага. Это было не очень далеко от дома Василевых. Следя за полетом вертлявых стрижей, вьющихся над рекой, они подолгу просиживали вместе. Лиза пробовала занимать мальчика сказками, но Борис слушал их неохотно. А вот рассказы о деревенской жизни, о постройке железной дороги его увлекали. Он только дивился, почему рабочим живется плохо и денег порой не хватает даже на хлеб. И никак уж не мог взять в толк, за что их сажают в тюрьмы, если они не воры. Лиза рассказала ему и о страшном Александровском централе, ни разу не упомянув, что все это она испытала сама. Говорила так, будто речь шла о совсем посторонних людях.
Мальчик спросил ее однажды, где она живет. Лиза ответила: «За железной дорогой». Борис сказал: «Ого!» Лиза пригласила его к себе: «Дом у нас прямо в лесу. Хорошо». Он подумал и сказал: «Туда далеко. Уйдешь надолго — мама вздует». И Лиза поняла из этих слов, что Елене Александровне он не говорит о своих встречах с нею. И с радостной уверенностью подумала: «Нет, к той сердце у него не открытое. Он боится ее, а не любит».
У Бориса были свои сверстники-мальчишки. С ними он играл в свайку, в лапту, в пятнашки. Но разговоры с Лизой для Бориса стали иметь какую-то особую привлекательность, и он, даже заигравшись с мальчишками, все же не забывал, когда ему надо пойти к оврагу. Звал Борис ее тетей Лизой. И хотя она так назвалась сама, всякий раз это обращение она выслушивала с болью.
В этот день Борис прибежал к оврагу поздно Тайком от Елены Александровны он ходил удить рыбу. Поймал четырех хариусов и был несказанно горд своим умением и удачливостью. В дом принести рыбу он побоялся и отдал всю добычу Лизе. Захлебываясь от счастья, он рассказывал ей, где стоял, как закидывал удочку и как ловко подсекал хариусов. А у Лизы слезы выступили на глазах: сын поймал для нее четыре рыбки… Бориса почти никогда не оставляло надменное выражение лица — оно было и врожденным и еще усиленное воспитанием, — но тут у него брови разошлись и приподнялись, холодные глаза замаслились от опьянения счастьем, губы растягивала улыбка. Он прыгал, приплясывал, визжал по-поросячьи, кувыркался на зеленой лужайке и Лизе казалось, что вот-вот он сам назовет ее мамой…
Оттого что Борис прибежал к оврагу позже, они и засиделись дольше, и поэтому Лиза так спешила домой. Она корила себя за задержку, но в то же время была и безмерно рада особенно хорошей, душевной встрече с сыном. Теперь она твердо верила, что все равно, так или иначе, рано или поздно, а сына себе она вернет.
Каждый кустик у тропы Лиза знала на память и, как всегда бывает на очень знакомой дороге, шла, не глядя, по сторонам. Она сосредоточилась вся на одной, мысли; сегодня сын принес ей четыре рыбки, поймал их на удочку сам, сегодня он поделился с ней своим счастьем, как с матерью… Плакучие ветви берез иногда хлестали ее по лицу — Лиза этого не замечала, машинально отмахивала их, как надоедливых мошек. Потом начался ровный, чистый сосняк, в котором воздух всегда казался особенно прозрачным и вкусным. Лиза чуточку сбавила шаг, чтобы насладиться подольше сладким запахом цветущей сосны.
Вдруг краем глаза Лиза увидела сбоку от себя человека, промелькнувшего среди деревьев. Он шел, направляясь, как бы к переезду, но почему-то не по тропе, которая выводила на открытую елань, а норовя загнуть большой крюк по лесу. И Лизе показалось, что это был Мирвольский. Она невольно остановилась. Зачем бы доктору кружить в сосняке? Но тут Лиза с другой стороны от себя услышала треск сухого сучка, лопнувшего под чьей-то ногой. Она повернула голову туда и разглядела Лакричника, торопливо перебегающего от дерева к дереву.