Несколько минут — и поезд пробежал мимо Рубахиной. «Ах, Еремей, Еремей!..»
Потом прогремел по железному мосту через Уду. Вот и разъезд. Двухминутная стоянка. Лебедев сошел на землю, пропахшую углем и мазутом, и до тех пор, пока не загудел паровоз, стоял и смотрел на реденький, немощный березник посреди луга, близ которого они тогда расстались с Алексеем Антоновичем. И Лебедеву в игре сумеречных теней померещилась среди осыпавшихся березок фигура одиноко стоящего человека.
5
Порфирий высказал Лебедеву верное предположение. Действительно, из губернского управления Киреев получил твердое указание: «…принимать самые энергичные меры к недопущению рабочих сходок, носящих противоправительственный характер, всеми средствами и способами прекращать забастовки, если таковые будут возникать, а уличные беспорядки пресекать самым решительным образом, силой, в случае надобности не останавливаясь перед применением оружия». В циркуляре управления была ссылка на распоряжение товарища министра внутренних дел Трепова и указывалось, что о всех случаях бездействия полиции и жандармов товарищ министра приказал докладывать лично ему.
Киреев знал Трепова — и знал, что теперь спуску не жди никто: ни его подчиненные, ни революционеры. Особенно зол Трепов стал после покушения на него. Впрочем, так сказать, тут и каждый рассвирепел бы. Но Трепов, кажется, готов перепороть и перестрелять всю Россию. Вообще страшный человек: любит только наказывать, а поощрений от него не жди. Лучшее его поощрение — это не попасть под наказание.
Вот тебе и мечты о возвращении в Петербург! Безупречная служба в такой «дыре», как Шиверск, в течение почти восьми лет. И все может лопнуть, окажись он, Киреев, виновным в бездействии, не выполни он этих длинных, беспощадных к нему распоряжений Трепова. А попробуй выполни их успешно, когда кругом идет такая канитель! И не ослабевает, а усиливается. Приказ начальства, безусловно, дело великое, особенно когда сила стоит за этим приказом. Разумеется, у Трепова есть так называемые силы. Может быть, есть они где-нибудь и в других городах. Видимо, есть, коли даже «в губернском управлении так уверенно стали писать циркуляры. Но у него, у Киреева, сил — шашек и винтовок — отнюдь не прибавилось, чтобы все «решительно пресекать и не допускать». И в подкреплениях ему отказывают. Как быть?
Значит, надо, брать только, так сказать, треповской яростью, злостью…
И на следующий день, отправляя в Рубахину на расправу казачью полусотню, Киреев уже сам напутствовал есаула Ошарова:
— Характер свой прошу проявить полностью. Это может оказаться так называемой пробой.
Потом Киреев собирал нижних чинов и внушал им:
— Можешь дать зуботычину — бей. Спрошу не зато, что ударил, а за то, Что не ударил, если, так сказать, ударить мог. Случится стрелять — режь, коси под корень. На дело пошел — выпей водки, руки свободнее будут действовать.
А действовать жандармам, полиции и казакам приходилось теперь все чаще и чаще.
Но и рабочие научились действовать. Митинги в цехах объявлялись внезапно и были очень короткими. Пока шпики успевали добежать до Киреева и пока, готовился наряд жандармов — рабочие уже расходились. То же получалось и с загородными массовками. Люди собирались то под скалой Свободы, то на Уватских полянках, то в Рубахинском логу, и о месте сходки Киреев не всегда мог узнать заранее. А на массовки соваться только с жандармами почти бесполезно. Надо стягивать всю полицию, брать в поддержку казаков. А полицмейстер Сухов и есаул Ошаро. в всякий раз капризничают, не любят так называемых согласованных действий. Им собственные лавры нужны. Ответственность же за порядок во всей округе лежит на нем одном, на Кирееве. Отарову что — ему Трепов не бог его судьбы. А Сухову только карманниками да проститутками заниматься бы.
Так получилось и в этот субботний день, когда Киреев ушел в пристанционную баню. Ему надоело мыться в душевых кабинках и хотелось основательно пропариться березовым веником. Он распорядился никого больше не впускать в баню и только пригласил с собой Маннберга. Тот согласился. Разок в месяц и он любил доставлять себе это удовольствие. Дежурный жандарм заявился в парную как раз в тот момент, когда Киреев, поддав сухого, колючего пару, неистово нахлестывал себя веником по животу, а Маннберг в шапке и в рукавицах, уже закончив такую экзекуцию, обливался из шайки прохладной водой.
Киреев смачно выругался, но, не вставая и только прикрывшись веником, все же принял устный рапорт от дежурного жандарма. Тот, обливаясь потом в тесной шинели, быстро отбарабанил свой доклад. Все деповские рабочие и из мастерских тоже потянулись за город, к Рубахинскому логу. К ним присоединяются обыватели. Замечено много вооруженных рабочих. Идут митинговать. На митинге выступит приезжий агитатор. Кто он и о чем будет говорить — не установлено.
— Ну вот, — свирепо сказал Киреев, — мерзавцы, и выбрали же самое время! Я здесь, а у Ошарова сегодня теща именинница.
Он вышел в предбанник и мокрой рукой написал две записки — Сухову и Ошарову: принять немедленные меры к разгону массовки. А чтобы растопить самолюбивое сердце Ошарова и заставить его покинуть на время праздничный стол, Киреев приписал, что командование сводным отрядом жандармов, казаков и полиции он поручает ему, об успешных же действиях его, Ошарова, сообщит не только в жандармское управление, но также и войсковому атаману.
Взобравшись снова на полок и растрясая в пару уже остывший веник, Киреев ворчливо пожаловался Маннбергу на трудности своего положения: оберегать спокойствие государства, когда для этого уже никаких сил не хватает.
— Ну, а не кажется вам наконец, Павел Георгиевич, что пора бы России, правительству нашему, подумать о вооруженной помощи со стороны других государств? — проговорил Маннберг.
— Мне этого не кажется, потому что я люблю Россию.
— А вам не кажется тогда, что если произойдет революция, так и России придет конец?
Киреев что-то пробубнил насчет того, что он не из пугливых.
— Нет, Павел Георгиевич, а вы не уклоняйтесь от прямого ответа на прямой вопрос. Конец тогда России или не конец?
— Черт! Ну, нельзя же так, в лоб.
— Вы не согласны с мыслью о гибели России и потому не согласны с великолепной идеей заранее призвать на помощь иностранные войска?
Киреев легонько, для пробы, потрепал себя веником по спине и снова стал трясти его в пару.
— Говорят, французы нам предложили большой заем Сколько-то сот миллионов. Деньги брать надо. Это я вполне одобряю. Честная помощь иностранцев. В русских руках французские деньги станут тоже, так сказать, русскими.
— Э, Павел Георгиевич, франки не штыки. Они — тупые.
— На них можно выковать штыки! И вполне острые.
— Острые штыки соответственно требуют и твердых, безжалостных рук, — вертя мизинцами в ушных раковинах, гнул свою линию Маннберг, — а по-настоящему твердыми и безжалостными руками могут быть только посторонние руки. Дружеские, но посторонние. Нет, Павел Георгиевич, Россию от революции не спасти без иностранных войск.
— Но ведь если на нашу землю вступят чужие войска, Россия тоже может погибнуть! Уже от иностранцев.
— Зато вы сохранитесь, Павел Георгиевич, — прищурился Маннберг, весь одеваясь в густую мыльную пену, — вы сохранитесь.
— В качестве простого полицейского! Покорно благодарю, — фыркнул Киреев. — На большее тогда никак не рассчитывай.
— А если произойдет революция, вы и в качестве полицейского не сохранитесь. Мы с вами, конечно, не вольны решать такие вопросы, Павел Георгиевич, но, право же, было бы очень разумным правительству нашему подумать об иностранной военной помощи, а каждому подлинно русскому человеку убедить себя <в необходимости этого. Морально приготовить себя не бояться иностранцев. Проникнуться к ним доверием, к их искренности. Тем более что ведь есть же и вполне бескорыстные страны.