— Я, кажется, начинаю, так сказать, морально уже приготовляться, — растирая комельком веника пятки произнес Киреев, — но вполне бескорыстных чужих стран я не вижу.
— Почему же? Например, при заключении мира с Японией президент Северо-Американских Соединенных Штатов Теодор Рузвельт очень помог России. Трудная для нас война могла бы и еще продолжаться, но он сблизил противников, нашел пути примирения…
— Я уже знаю, — перебил его Киреев и распластался на спине во всю ширину полка, — я знаю, сейчас вы начнете прославлять Америку. Хотя, ей-богу же, вы сами знаете, что именно президент Рузвельт отобрал у нас для Японии и Порт-Артур, и половину Сахалина. И что она вам далась, эта Америка?
— Потому что я американский шпион, — совершенно серьезно сказал Маннберг, — тайный агент Америки.
Киреева взорвало смехом. Он даже не смог улежать, поднялся и сел.
— И откуда только это у вас берется, Гуетав Евгеньевич? Вы удивительно остроумный человек.
— В мире все относительно, Павел Георгиевич, — скромно проговорил Маннберг. Ему не хотелось сегодня выводить Киреева из себя, а такую тонкую шпильку тот не заметит.
Маннберг был в прекрасном настроении. От Лонк де Лоббеля пришли хорошие вести и пришел хороший перевод.
Хорошие вести заключались в том, что Лонк де Лоббелю удалось решительно склонить на свою сторону самых видных членов царской фамилии, купить (он так и писал — «купить») влиятельных сановников, и провал его проекта теперь может последовать только в том случае, если вмешается сила большая, нежели сам царствующий дом. «Но такой силы в России нет, — писал Лонк де Лоббель, — ибо Россия страна деспотическая, и решение, принятое императором, будет решением окончательным. Я списался уже с Гарриманом о том, чтобы вы были немедленно зачислены на одну из Самых солидных должностей в нашем синдикате и чтобы в самое ближайшее время вы смогли выехать в Нью-Йорк для получения инструкций и всего прочего. Согласие получено. Увольняйтесь и укладывайте свои чемоданы. Кстати, ваша отличная статистика заслужила также всеобщее одобрение, и вы будете иметь теперь и еще кругленькую сумму в фундамент вашего особняка с мраморными львами. Присмотрели ли вы себе женщину, достойную носить брильянты?» Обаятельный человек этот Лонк де Лоббель! Как приятно иметь с ним дело! И, между прочим, какая у не-, го великолепная память, он помнит каждое слово из их давнего разговора.
Хороший перевод — кругленькая сумма, о которой писал Лонк де Лоббель, была получена Маннбергом сразу же вслед за — письмом. Сумма оказалась действительно кругленькой. Но и «статистических таблиц» о пропускной способности Сибирской железной дороги в условиях военного времени Маннберг тоже заполнил не мало. В них, помимо расчетов чисто железнодорожных, были точные сведения и о войсках, проследовавших в Маньчжурию, и о вооружении, о продовольствии, завезенном туда, и о положении с продовольствием в тылу, и еще много всяческих важных сведений. Заниматься этой «статистикой» ему помогала должность начальника мастерских, старые и новые знакомства и связи и, конечно, при этом само стратегическое расположение Сибирской железной дороги, а на ней тихого Шиверска, минуя который ничто не могло попасть на Дальний Восток.
Вдруг Киреев отложил в сторону веник, плеснул на багровое лицо холодной водой.
— А что, если этот подлец Ошаров уже напился до так называемых чертиков? — сказал он встревоженно. — И не сумеет разогнать сходку? Что тогда преподнесет мне Трепов? Я должен вас, пожалуй, покинуть, Густав Евгеньевич. Служба обязывает.
— Вы добиваетесь, чтобы вам поставили крест. То есть повесили, — простодушно поправился Маннберг.
Киреев принял его тон за чистую монету и только махнул рукой. Потом он крикнул голому жандарму, ожидавшему в предбаннике, чтобы тот протер ему мочалкой спину и окатил теплой водой. Киреев не любил, чтобы нижний чин торчал все время рядом и слушал разговоры начальства.
— Давай, давай быстрее, — командовал он, подставляя сыто округлившуюся спину, — да по ложбинке, по самой ложбинке воду пускай.
6
Удивительно богата была эта осень рыжиками, груздями и опенками. Сойдясь вместе, шиверские старухи судачили:
— Войне конец, а грибы пуще, пошли. Ох, ладно ли это? Не к новой ли крови? — Однако, не считаясь с приметами, таскали из лесу грибы полными корзинами, сушили опенки, солили грузди и рыжики.
Агафья Степановна с дочкой тоже старались. В тот день, когда Киреев с Маннбергом вдвоем нежились в бане. Агафье Степановне с Верой особенно повезло. Они набрели на невиданно грибное место и наполнили тугими бело-крапчатыми рыжиками не только корзины, но и фартуки, и даже головные платки, а домой пришли простоволосые.
Ни Саввы, ни Филиппа Петровича они не застали. Кто-то из соседей сказал: «Ушли на массовку». И Вера тотчас, даже не переодевшись, побежала к Рубахинскому логу.
— Вот бедовая! — удивилась мать, провожая ее до ворот. — Как тебя еще ноги несут? У меня — так хоть отрубай.
— А я ведь молодая, — беспечно крикнула Вера и, потряхивая косами, вприпрыжку помчалась по улице.
Но как она ни спешила, а пришла к шапочному разбору. Митинг заканчивался, и приезжий агитатор уже скрылся в толпе. Выступали рабочие. Вера поискала глазами своих. Не нашла. Увидела Кузьму Прокопьевича и протискалась к нему.
— Здравствуй, крестный! — т-сказала она.
— Здравствуй, коза! Ты чего сюда прискакала?
— Так. Послушать. Тятю с Саввой не видел?
— A-а! Тогда ясно. — Он наклонился и шепнул девушке на ушко: — Ну как, скоро, дочка, а?
Ее изнутри ударило волной жаркой крови, такой жаркой, что казалось — губы полопаются. Вера отвернулась. А когда краска чуточку отхлынула у нее от лица, спросила счастливо-осипшим голосом:
— Крестный, а о чем говорил приезжий?
Кузьма Прокопьевич теперь посмотрел на нее серьезно. Пальцем толкнул жиденькие усы в одну, в другую сторону.
— Интересуешься, дочка? Молодец! А чего же? — И стал объяснять: — Про Думу государственную говорил. Видишь, дочка, царь наш хочет теперь Россией не один управлять, а вместе с народом. Только фокус тут в том, что правов у думы этой ровным счетом никаких не будет. И второй фокус: выборы такие установлены, что как ни кинь, а ни одного депутата от рабочих в думу не пройдет. Даже в советчики бесправные, выходит, они не годятся. А будут заседать там только дворяне да еще карман у кого широк.
— А мы все равно своих выберем!
— Эх, доченька! — засмеялся Кузьма Прокопьевич и двинул худыми плечами. — А министр Булыгин обмозговал и это. Правов-то выбирать в думу неимущим не дано. Из сотни рабочих, может, пять или шесть только и сыщутся. И опять же выбирать они не депутатов станут, а выборщиков. Те уж выбирать депутатов начнут. И вот, к примеру, окажется наших выборщиков два, а дворянских — сто. Кого они выберут? Смекнула?
Вера выкрикнула звонко что-то такое вроде: «А мы все равно по-своему!» На них зашикали. Вера прикусила язычок. И вправду, больно храбро полезла не в свои дела. Сзади пододвинулся знакомый ей слесарь Семен, человек высоченного роста, «дядя, достань воробушка», и сказал поощрительно:
— Правильно, девушка! Вот и решаем сейчас: требовать справедливых выборов. Всем права иметь одинаковые. А булыгинскую думу не признавать. Стачку против нее объявить, не дать выборам состояться.
— Опять забастовка?
Хотя и самой ей хотелось в чем-то силу свою проявить, а все-таки стало немного и тревожно: каждый раз после забастовки обязательно кого-нибудь арестуют или уволят. Опять переживай за отца и за Савву.
— Забастовка, девушка. Нечем больше, кроме забастовки, нам прав своих добиваться, — Семен взял ее за плечо, наклонился и закончил тихонько: — Вот мы стоим здесь с тобой, разговариваем, а нас всех сейчас вершие казаки обходят. С винтовками и с шашками. Чшш! Не шуми.